Нечто из Рютте
Шрифт:
– Все. Пошел.
– Вытягивай, аккуратненько. Молодец. Все, вышел. – Отец Ливитус облегченно вздохнул. – Я доволен тобой, брат Ипполит.
Монахи, державшие лампы, дружно загалдели. Волков не знал, как он выдержал эту боль, а теперь она стала стихать.
– Все, зашиваем, – сказал старый лекарь, поглаживая руку солдата. – Терпите, друг мой, вы удивительный человек. Вы лежали так, как будто вас все это не касалось. Редкая стойкость.
А у Волкова не было сил даже ответить ему.
– Все, мы уже зашиваем, – продолжал монах. –
Потом Волков что-то выпил, а монахи и Ёган перенесли его в холодную келью. Солдат все никак не мог заснуть, и рана по-прежнему болела.
– Холодно тут, – сказал он. – Ёган, попроси у монахов одеяла.
– Господин, вы укрыты одеялом и еще плащом сверху, – ответил слуга.
– Попроси еще, холодно мне.
Нового одеяла он не дождался, заснул. Вернее, не заснул, а забылся. Тут же не то просыпался, не то приходил в себя и от озноба снова засыпал. Ему почти все время было холодно. А когда на заре его пришел проведать отец Ливитус, солдат с трудом понимал, что происходит. Монах щупал пульс, трогал лоб, смотрел мрачно и наконец сказал:
– Ну, вот и началось.
– Что началось? – спросил Ёган.
Старый лекарь поглядел на него и ответил:
– Молись Господу нашему за господина.
И ушел, а Ёган начал цепляться к брату Ипполиту, но и тот ему ничего не ответил и тоже ушел.
Иногда солдат слышал людей и просыпался. Он не знал, что это за люди, он просто хотел пить. Все время хотел пить, когда было жарко и даже когда было холодно. Он пил, а потом засыпал и видел плохие сны. Ему снились его друзья. Все они были уже мертвы – боевые товарищи, которых он давно похоронил. А еще снились ему рвы, заваленные трупами, сожженные деревни, бедные церкви еретиков, обезлюдевшие города, трупы лошадей на окраине дороги. Но больше всего старые боевые товарищи. Они ничего не говорили, просто смотрели на него, а Волков знал, что они его ждут.
Когда он проснулся, он тут же забыл про них. Открыл глаза, прислушался, огляделся. Он не сразу понял, где он. Лежал в каморке с малюсеньким окном на твердой доске вместо удобной перины. «Я у монахов, – догадался солдат. – А где Ёган?» И тут дверь открылась, и на пороге появился Ёган. Он увидел, что глаза Волкова открыты, и сразу обрадовался.
– Господин, вы очнулись! А монах мне уже вчера говорит, мол, господин твой идет на поправку. А я-то думаю, вот дурень старый, какая поправка, когда господин мой при смерти? Видно, грех на монаха так думать.
– Я что, болел? – спросил Волков.
– Конечно! Почитай, неделю в лихоманке провалялись. А уж трясло-то вас как. И трясло, и трясло… Я аж молиться устал. Думал, уже все, нет у меня господина. А монах приходил и говорил: «Крепок твой господин, молись еще за него!» И велел вам отвар елки давать и еще каких-то трав. Вы лежите, я побегу на кухню, еду принесу.
Он убежал, а солдат подумал, что вообще не хочет есть. Он лежал и недоумевал:
Вернулся Ёган, принес хлеб и теплое молоко с медом.
– Что было, пока я спал?
– Да ничего особо и не было…
– И никто мне не писал?
– Писать-то не писали, а вот приходить проведать – приходили. Много кто приходил.
– Ну и кто же?
– Так барон приезжал.
– Барон?
– Ага, приезжал.
– А еще кто?
– Госпожа Анна один раз была.
– А еще?
– Лекарь. Отец Ливитус по два раза на дню захаживал. И даже сам аббат каждый день приходил. Тут все за вас переживают. Ах, да, забыл сказать. Сам граф приезжал с господами.
– Молодой граф?
– Ага, приезжали. Зашли, пошептались с аббатом, спросили у меня, не нужно ли чего.
– Ну а ты?
– А что я? У нас вроде есть все. Аббат велел давать все, что нужно. Велел беречь вас.
– Беречь?
– Ага, говорит, береги своего господина и молись.
– И ты молился?
– Да, по пять раз на дню. А вы как себя чувствуете, господин?
– Не знаю.
– А есть хотите? Я вам молочка принес.
– Нет.
– Да как же нет? Вы неделю не ели ничего. На вас одни глаза остались.
– Ты лучше давай езжай в замок да посмотри вещи мои, коней проверь.
– Так что, уезжать будем?
– Будем. Как на ноги встану – так поедем.
– Ну что ж, хорошо, господин. Сейчас поеду.
И тут Волков вспомнил про дочь барона. Конечно, она не могла приехать и проведать его, но он все-таки спросил на всякий случай:
– А еще никто не приезжал?
– А, точно! – вспомнил Ёган. – Бродяга ваш приезжал, этот Сыч. Вчера приехал, так тут и остался, вас дожидается.
Разумеется, солдат рассчитывал не на это. Он вздохнул, помолчал и сказал:
– Ладно, зови его.
Слуга сходил за Сычом, тот был в келье паломников.
– Рад видеть, что хворь отступила, экселенц, – проговорил он, зайдя в келью Волкова, – не смел бы беспокоить вас в такой час, да дело больно интересное.
– Ну!
– Позавчера к ночи в трактир пришел убогий и принес трактирщику бумагу.
– Все?
– Нет, не все, бумага была важная, трактирщик заволновался, сел писать ответ тут же.
– А говорил, что грамоты нашей не разумеет, – заметил Ёган.
– Все он разумеет, – продолжал Сыч, – написал он, значит, бумагу и послал своего холопа с ней.
– И куда холоп пошел? Знаешь? – спросил солдат.
– Вот и я так подумал, куда холоп с ней пойдет, и подумал, что господину коннетаблю будет интересно, взял да и пошел за ним. А холоп-то пошел к замку.
– К нашему? – зачем-то спросил Волков, как будто там были еще замки.
– К вашему, экселенц, к вашему. Только не в сам замок, туда бы его не пустили, стемнело уже. А пошел он к башне, к самой большой.