Недобрый день (День гнева) (Другой перевод)
Шрифт:
Артур должным образом переговорил с Гавейном, и в долгой беседе, надо думать, прозвучала не только правда о происхождении Мордреда, но и веское предостережение. И отношение Гавейна к сводному брату заметно изменилось. В его манере держаться в равной степени сочетались сдержанность и облегчение. Старший сын Лота удовлетворенно осознал, что на его собственный статус никто не покушается и что его права на Оркнейское королевство поддержит сам верховный король. Но за всем этим ощущалось нечто от прежней отчужденности, возможно, даже обида: ведь как незаконный сын верховного короля Мордред стоял выше Гавейна. А здесь вмешивалось благоразумие, основанное на раздумьях о будущем. Все знали, что королева Гвиневера бесплодна, так что Гавейн понимал: более чем вероятно, что в один прекрасный день Мордреда провозгласят Артуровым
Мордред заметил, откуда ветер дует, распознал и понял мотивы и воспринял братние попытки к примирению как должное. Что и впрямь его озадачило, так это резко переменившееся отношение близнецов. Они-то понятия не имели о родословной Мордреда, полагая, что Артур принял его как Лотова бастарда и, так сказать, первую ласточку оркнейского семейства. Но убийство Габрана произвело впечатление на обоих. Для Агравейна убийство, причем любое, являлось доказательством возмужания. Гахерис разделял мнение брата, но не только: для него это был поступок вполне оправданный, месть за всех пятерых. Хотя внешне столь же равнодушный к редким проявлениям материнской нежности, как и брат, Гахерис еще ребенком затаил в сердце ревнивую боль. Теперь Мордред убил любовника матери, и за это сын Лота готов был платить ему не только признательностью, но и восхищением. Что до Гарета, яростная выходка внушила почтение даже ему. За последние месяцы на Оркнеях Габран сделался слишком самоуверен и вместе с тем заносчив, так что даже младший из принцев, по натуре незлобивый, отчаянно невзлюбил фаворита. Мордред, отомстив за честь женщины, в известном смысле выступил от имени всех пятерых. И вот все пятеро оркнейских принцев дружно взялись постигать воинскую премудрость, и в братстве учебного плаца и рыцарской залы зарождалась и крепла преданность верховному королю.
С февральской оттепелью пришли известия из Камелота. Мальчикам сообщили о матери, по-прежнему пребывавшей в Эймсбери. Моргаузу отошлют на север, в монастырь Каэр-Эй-дин, вскорости после того, как двор вернется в Камелот; перед отъездом ей дозволят повидаться с сыновьями. Принцы восприняли новость едва ли не равнодушно. По иронии судьбы, пожалуй, только Гахерис до сих пор скучал по матери — Гахерис, которым она пренебрегала. Моргауза по-прежнему снилась ему по ночам; в воображении своем он спасал мать, возвращал ей оркнейский трон; она — сама признательность, он — торжествующий победитель. Но с приходом дня сны таяли; даже ради Моргаузы он не отказался бы ни от новой, захватывающей жизни при дворе верховного короля, ни от надежды занять со временем высокое положение в ряду избранных Сотоварищей.
В конце апреля, когда двор снова перебрался в Камелот на все лето, король послал мальчиков попрощаться с матерью. По слухам, поступил он так вопреки совету Нимуэ, что приехала из Яблоневого сада, дабы приветствовать короля. Мерлина при дворе не было; со времен последнего приступа недуга он жил затворником, и, когда король покинул Каэрлеон, старый колдун вернулся в Уэльс, в свой дом на вершине холма, а Нимуэ заступила на его место главного королевского советника. Но на сей раз с ее словами не посчитались, и мальчиков в должный срок послали в Эймсбери с надежным эскортом, во главе которого поставили Кея и еще одного рыцаря по имени Ламорак.
По пути они заночевали в Саруме: городской староста, предоставивший гостям кров, не знал, чем и услужить племянникам верховного короля. А поутру отряд выехал в Эймсбери, что возведен был на окраине Великой равнины.
Утро стояло ясное, сыновья Лота пребывали в прекрасном настроении. Верхом на отменных скакунах, по-королевски разодетые, принцы почитай что без задних мыслей предвкушали встречу с Моргаузой и возможность похвастаться перед ней новообретенным блеском. Все страхи о судьбе матери давным-давно развеялись. Артур поручился мальчикам своим словом, что смертный
Принцы весело гарцевали верхом. В душе Гавейн уже отдалился от матери на многие годы, а Гарет задумывался лишь о сиюминутном приключении. Агравейна мало что занимало, помимо коня, новой туники да оружия, которые он гордо выставлял напоказ («Наконец-то впору для принца!»), да еще, пожалуй, всего того, о чем непременно следует рассказать Моргаузе, похваляясь собственной воинской доблестью. Гахерис предвкушал встречу с пристыженным удовольствием: на сей раз, после разлуки столь долгой, она непременно порадуется сыновьям, не станет скупиться на ласки и слова любви и отвергать не станет ни того ни другого. Кроме того, она будет одна, никакого тебе настороженного любовника у трона, который глаз с принцев не спускает и нашептывает недоброе.
Один Мордред скакал молча, снова — в стороне, за пределами клана. Он не без удовлетворения отметил, сколь учтиво, едва ли не благоговейно, держится с ним Ламорак, сколь бдительно приглядывает за ним Кей. При дворе слухи далеко опережали правду, но ни король, ни королева даже не пытались положить им конец. Напротив, давали понять, что из пятерых принцев именно Мордреду отведена роль наиболее значимая. И только он, единственный из братьев, отчасти страшился этой встречи. Мордред понятия не имел, сколь много сообщили Моргаузе, но не может же она не знать о смерти любовника! А смерть эта на его совести.
Так ехали они в сторону Эймсбери ясным солнечным утром, и из-под конских копыт сверкающими каскадами разлеталась роса. И в лесу повстречали они Моргаузу вместе с ее эскортом.
Королева выехала на прогулку для моциона, никак не удовольствия ради. И это бросалось в глаза. Хотя нарядилась Моргауза богато, в излюбленные янтарно-желтые ткани, а подбитая мехом накидка защищала от прохладных весенних ветров, скакала королева на невзрачной кобылке, а по обе стороны от нее ехали воины, одетые в цвета Артурова воинства. Тот, что справа, удерживал в руке повод, пропущенный сквозь кольцо в уздечке кобылы. Женщина в простом плаще с капюшоном замыкала кавалькаду, в свою очередь в окружении двух всадников.
Гарет первым узнал мать. Закричал во весь голос, приподнялся в седле, замахал рукой. Гахерис пришпорил коня, галопом пронесся мимо, а вслед за ним и остальные, точно атакующий отряд кавалерии, помчались по лесистой равнине, хохоча и оглашая окрестности охотничьими кличами и приветственными возгласами.
Моргауза встретила натиск юных всадников, сияя улыбкой. Гахерису, который подоспел первым, подала руку и подставила щеку для нетерпеливого поцелуя. Вторую руку протянула Кею: тот почтительно поднес кисть к губам, затем уступил приз Гавейну и отъехал назад, пропуская мальчиков к матери.
Моргауза наклонилась вперед, раскинула руки навстречу сыновьям. Лицо ее лучилось радостью.
— Гляньте, моего коня ведут в поводу, так что я могу ехать и без рук! Мне сказали, что я могу надеяться на скорую встречу, но так рано мы вас не ждали! Вы, верно, стосковались по мне так же, как и я по вам… Гавейн, Агравейн, Гарет, ненаглядный мой, да поцелуйте же мать, которая все эти нескончаемые зимние месяцы изнывала, вас не видя… Ну же, право, довольно… Отпусти, Гахерис, дай полюбоваться на вас всех. Ох, милые мои мальчики, как долго мы не виделись, как долго…