Нефор
Шрифт:
– Это спорно, хоть и допустимо. Но мы о другом. Может ли болеть совершенство?
– Это Вы о Боге? Думаю, что нет.
– Разумеется, не может. Боль – удел несовершенных тварей, состоящих из множества, склонных к поломкам, деталей. А Бог – прост. Там нечему ломаться. Он монолитен и един. А это – самая совершенная простота.
– И из этого Вы выводите, что проще Бога ничего нет? – согнул брови Гарик?
– И, заметь, как изощрённо придумано, – будто не заметив вопроса, продолжал франуз. – У человека есть огромное количество органов. Болезней –
– И для чего же? – уже не так доверяя, поинтересовался Гарик.
– Для великого разнообразия боли! Бог – искусный живодёр. Он может управлять твоей болью, как звукорежиссёр звуком – сотнями ручек и фэйдеров, с различными частотами, эффектами и уровнем интенсивности.
– И зачем? Зачем ему это?
– Ты же знаешь, что человечество – божественный проект. Это твои же мысли. Бог – садист, который создал для себя игрушку и развлекается. Согласишься?
– Спрошу иначе: в чём значение боли?
– Я же сказал: Бог садист и делает тебе больно ради развлечения.
– Но если Бог не может болеть, откуда он знает, что такое боль? Как может садист получать удовольствие, причиняя другим страдания, если не испытал их на себе? Да и потом, садизм – тоже вид болезни… А Бог не болеет.
– Если он – Бог, он знает всё. И знает боль. Вот ты знаешь?
– Все знают.
– Так неужели ты думаешь, что знаешь что-то, чего не знает он?
– Хорошо! Допустим! – усилил громкость Гарик. – Но боль же должна иметь смысл! Так Марк говорил. И не для Бога, а для того, кто испытывает её. Главный вопрос в том, как ты трактуешь свою боль – сам для себя. Какой смысл в ней видишь.
– И какие у тебя предположения? – прищурился француз.
– Боль лечит душу. Не даёт черстветь.
– Это ты по себе знаешь? Ты не испытываешь любви к друзьям, а врага хочешь убить даже без ненависти. И считаешь, что можешь рассуждать о том, что именно не даёт черстветь душе?
– Мы делаем из боли разные выводы. Вот Вы видите хохочущего садиста.
– А что видишь ты?
– Я вижу, что Ваша позиция не позволяет Вам находить сложные ответы.
– Ты считаешь, что знаешь ответы на сложные вопросы?
– Не исключаю.
– Какой смысл в смерти детей? – рубанул гильотиной француз.
Гарик задумался и уселся на снежную шапку высоты. Тишина повисла в пространстве, загустев как кисель. Не поднимая головы, он прошептал:
– Через умирающих детей лечится родительская душа. Хотя каждый, повторю, делает из боли свои выводы.
Француз осклабился во всю ширь, рот его стал похож на трупную акулью пасть.
– И какие выводы из своей боли сделал ты?
– Я всегда исходил и буду исходить из свободы.
– Всадить нож в того, кто убил твоего друга и спит с твоей женщиной – это твоё свободное желание?
– Он не мой друг, а она – не моя женщина. Поэтому моё желание – свободно.
– То, что происходит в тебе последние полгода, ты объяснить не в силах, не так ли? – Он скинул
– Я этого даже осознать не в силах.
– Твои перемены – это жажда её.
Гарик поднял глаза и вопросительно сдвинул брови.
– Свободы, – проникновенно уточнил француз. – Всё, что тебе нужно в городе, где серьга в ухе – как прыжок на амбразуру, – свобода. Ты хочешь убить не из мести, ты убьёшь его потому что считаешь это правильным. И ещё потому, что так велит тебе твоя жажда свободы и генетическая склонность к убийству. Ведь в Бога ты не поверил, несмотря на доказательство?
Гарик помотал головой.
– Тогда, скорее всего, ты убьёшь даже с удовольствием. Ведь ты спланировал всё так, словно это не убийство, а отпуск.
– Потом я действительно уеду, – напомнил Гарик.
– Конечно. И я знаю куда. Туда, где улицы не пестрят полосками спортивных штанов и не глазеют на тебя полными варварства лицами. Всё за свободу. Сладкая перспектива, правда? Гляди, в главном не ошибись.
Гарик встал на ноги и последний раз окинул взглядом завораживающий пейзаж. Над ним голубело небо, под ним белела царица гор, осаждённая карабкающимися друг на друга кудрями облаков.
Француз блеснул стёклами, прощально улыбнулся и дважды хлопнул в ладоши.
Тьма с проблесками тусклого света окружила Гарика. Будто подталкиваемый кем-то, он прошёл по коридору мрака с вытянутыми вперёд руками. Нащупал знакомую дверь и потянул за ручку. Ручка песком рассыпалась в ладони, дверь растворилась в нарастающем свете. Темнота, окружавшая Гарика, сжалась в спичечный коробок с надписью «JPS». Свет заполнил всё, и коробок стал отдаляться, обращаясь в точку, и, в конце концов, пропал.
На Гарика наваливался последний день в Градске.
17
Утро 23-го сентября началось с визита Загорской, владелицы агентства недвижимости. Эта монументального роста, высеченная из гранита дама учтиво улыбнулась заспанному Гарику и пробасила:
– Доброе утро. Игорь – это вы?
Гарик утвердительно тряхнул всклокоченной шевелюрой и жестом пригласил гостей в дом. Загорскую он узнал без представления: её мясистое лицо взывало к доверию с каждой рекламной страницы единственной газеты Градска.
– Это ваш покупатель.
– Игорь, – протянул руку Гарик и приветственно сжал сбитые пальцы краснолицего парня в кожаной куртке. На его плече висела спортивная сумка. Профессия парня сомнений не вызывала.
– Валера, – сообщил покупатель. – Решётки у тебя на всех окнах?
Гарик кивнул. Валера прошёл на кухню, затем бегло окинул взглядом комнаты и произнёс:
– Нормально. Беру. Тебе зелёными или деревянными?
Не ожидая от покупателя, который даже не заглянул в ванную с туалетом, такой прыти, Гарик слегка растерялся. Вот уж над чем он совсем не задумывался.