Негасимое пламя

Причард Катарина Сусанна

— Вы же сказали, мистер, — Тони отбросил назад прядь черных волос, напомаженных ради такого случая, — вы сами сказали, что, если у меня хватит характера, все пойдет на лад. А сейчас я думаю, вам лучше отойти в сторонку. Дайте мне самому встать на ноги. Им про вас знать ни к чему. Я сам условлюсь с доктором, когда мне приходить в клинику. А если что будет не так, бабушка даст вам знать.

— Вот где я живу. — Дэвид записал адрес м-с Баннинг на листке меню, лежащем на столе. — По этому адресу ты всегда можешь связаться со мной.

Тони оторвал от листка узкую полоску бумаги с адресом, спрятал ее в

карман, застегнул молнию и вскочил на ноги, собираясь идти.

— Бабушка единственный человек, которого боится этот проклятый Янк, — сказал он, и мальчишеская улыбка преобразила его угрюмое лицо. — Она ему спуску не дает! Всякий раз так расчихвостит его, только держись! Пригрозила, что написала письмо и отдала в верные руки и что это письмо сейчас же передадут в полицию, если только он посмеет пристукнуть ее, маму или меня.

— Молодец твоя бабушка! — одобрительно рассмеялся Дэвид.

— Да, бабка у меня что надо, на все пять! — согласился Тони, став серьезным. — Она считает, что и вы такой же. До встречи, мистер!

Мальчик шагнул к двери. Дэвид следил, как он удаляется вприпрыжку вниз по улице. Худенькая угловатая фигурка мчалась, подскакивая, с воинственным задором. Дэвид задумался над тем, каково придется мальчику в борьбе, на которую он решился, и был далеко не так уверен в успехе, как старался показать это Тони.

Макдонелл сказал ему: из десяти юных наркоманов в лучшем случае излечивается один. И дело не столько в пристрастии к наркотикам, сколько в их связях с преступным миром — ворами и мошенниками, и в страхе перед местью шайки.

Глава V

Когда Дэвид вернулся в свою комнату к м-с Баннинг, Перси встретил его хриплыми приветствиями.

— Мой Перси скучал по вас, — посмеиваясь, сказала хозяйка. — И Чезаре Маттеро тоже. Все спрашивал меня: «Где же этот чертов писака?» А Перси повторял за ним.

— Где же этот чертов писака? — любезно проскрипел Перси.

Как школьник, находящий тайное удовольствие в недозволенном, Дэвид тихонько насвистывал, проглядывая заметки, собранные им для статей и очерков перед тем, как смерть Клер оторвала его от работы.

Он думал с грустью о ней и о тех переменах, в результате которых рассыпалась их семья. Когда он приобрел «Элуэру», он отдал Клер купчую на дом; она же завещала все детям, выделив небольшую часть Герти.

С помощью опытного хирурга был разрешен вопрос с Гвен. Операция была названа удалением аппендикса. Она вернулась домой побледневшая, но с чувством облегчения, явно счастливая. Балованное дитя, окруженное неразумной любовью всей семьи! Над ее сумасбродными шалостями смеялись, ей прощалось все. Каждый каприз удовлетворялся. Его малютка Гвенни! В душе Дэвида всегда жил страх за нее. И жалость, смешанная с любовью. Она была таким прелестным юным созданием — беспечная и вольная, как птица! Уже давно он предвидел, что она повредит себе крылышки, порхая вдали от семьи и старого сада «Элуэры», по деревьям которого она так любила когда-то лазить!

Нийл собирался продолжать свою научную работу в области патологоанатомии и одновременно углублять знания в общей медицине, прежде чем взять на себя обязанности семейного человека; но свадьба ускорилась благодаря тому, что родители Линди уезжали

в Европу. Нийл, несколько смущенный, принял от отца взаймы деньги, после чего банковский счет Дэвида оказался полностью исчерпанным. Но так как Миффанви также вскоре собиралась выходить замуж, то они с Гвен согласились на предложение Нийла продать «Элуэру».

Через несколько недель старый дом, стоявший на обширном участке земли, был продан земельному агентству за двадцать тысяч фунтов. Ценность представлял не сам дом, как сказали Мифф, а прилежащий к нему участок. Особняк предполагали снести и на его месте выстроить современный многоквартирный дом.

Гвен решила, что будет чудесно истратить свою часть денег на путешествие в Англию, и тут же заказала билет на океанский пароход. Она заявила, что ей невыносим вид чужих людей, снующих по комнатам их старого дома, и стук молотка аукциониста, продающего их продавленный диван, пусть даже за самую высокую цену. Рано утром в день аукциона Брайан Макнамара зашел за пей, и они уехали вместе на несколько дней в Южный Джипсленд погостить у его матери.

Предоставить «Элуэру» ее судьбе — все равно что покинуть в беде старого друга, думал Дэвид, когда, затворив широкие ворота, взглянул на дом в последний раз. Окна смотрели на него слепыми глазами, лишившись всего, что давало им раньше свет. Клочья рваной бумаги носились по истоптанному саду. Сосны скорбно вздыхали.

Застывший в своем горе, стоический гигант эвкалипт простирал к нему во мраке искривленные ветви, словно знал о своей участи. «Нет, нельзя давать волю чувствам!» — сказал себе Дэвид. Мифф и Герти уже ждали его в машине на дороге: Мифф, печальная, вспоминающая о днях детства и юности, проведенных в этих родных стенах; Герти, с плачем обнимающая терьера Понга, которого, по ее словам, «выгнали из собственного дома»!

«А может быть, этот старый дом всего лишь символ прошлого?» — спрашивал себя Дэвид. Надежда и счастье, печаль и страдание приходили в этот дом; а сейчас он пережил себя и должен быть снесен, чтобы открыть путь будущему. И этому будущему Дэвид посвятит остаток своей жизни.

— Едем, дорогая, — сказал он, садясь в машину; Мифф повела ее в сторону нового жилого района, где находился дом, в котором ей и Биллу предстояло поселиться.

Давида наполнило чувство одиночества. «Один как баклан на утесе», — сказал он себе с кривой усмешкой. Но утесом его была работа, к которой его неудержимо влекло; он не мог подавлять в себе дольше властную потребность писать. Какая мука эта жажда дать выход теснящимся в нем мыслям и чувствам! Необъяснима страсть, манящая к восторгам творчества, и радость удовлетворения, которую она дарует!

Оп всегда испытывал беспокойство и раздражение, если не мог отдаться всецело идее, зреющей в его уме. Она терзала его, требуя своего воплощения, требуя жизни, которую мог дать ей его талант. По крайней мере, так ему казалось. Он обвинял себя в пренебрежительном отношении к своему мастерству, ибо верил, что мог бы создавать вещи действительно сильные и прекрасные, хотя до сих пор ни разу не пытался сделать больше, чем просто пробудить интерес читателя и вызвать улыбку тонкой иронией.

И даже если его перо — всего лишь перо хорошего журналиста, оставить его он никогда не сможет. Дэвид это знал.