Негатив положительного героя
Шрифт:
«Ты притворялась, Савельева, – урезонивал ее коммерсант. – Ты прекрасно знаешь, с кем у тебя вагина совпадает по вибрации, с этим твоим папочкой из красной сволочи, с Павкой Корчагиным».
«Ой, не хочу! – стонала девушка. – Я ведь уже сдала его! Я тебя люблю, Мишенька Белосельско-Белозерский! Ты для меня воплощение романтики!»
«Ох, Савельева, Савельева! – усмехался, понемногу возбуждаясь, молодой человек. – Ты бы хоть без зуба-то не приходила на свиданку. Несет у тебя изо рта чем-то слежавшимся».
«Ой, Мишенька, да мне завтра такой фарфорчик замастырят! – счастливая, верещала девушка. – Ротик будет у твоей Савельевой, как весна!»
«Пока что, весна, дыши в сторону», – хмыкал
У мента Рукомойникова в служебном подсумке был сильный радиотелефон «Сони». Переход на зарубежную технику давался этому сотруднику нелегко, но все же она сама, эта техника, мало-помалу научала, куда тыкать пальцем, так что он теперь мог в любой момент связаться с еще одним свойским ментом, лейтенантом Чучуевьгм, чтобы тот доложил ситуацию на Ленинградке. Там пока все было спокойно, однако прошел такой полив, что именно сегодня могут появиться омоновцы генерала Охвата, так «гго лучше бы проехать пораньше. С охватовскими засранцами на интеллигентную разборку не рассчитывай. Сразу АК-47 в рот, и выплевывай зубы вместе с аргументами. При других обстоятельствах Корчагин с удовольствием бы разобрался с парочкой охватовских пацанов в их западных беретиках и с подлой нашивкой на рукаве под плечом: трехцветный щит, нерусский меч. Так бы и вставил кой-кому кой-куда вытянутый во всю длину серп-и-молот хорошо закаленной стали! Нехорошо улыбаясь четырьмя золотыми ладьями рта, а также и всей оставшейся родной пехотой, Корчагин вел машину к Лубянке, угол Никольской, то есть бывшей 25 Октября, то есть бывшей Никольской.
«Куда ж ты, Павел, крутишь-то, парень? – забеспокоился мент Рукомойников. – Чучуев-то сказал, охватовцы на подходе».
«Сигарет надо купить», – сказал Корчагин.
«Да у любого ларька на Тверской остановимся и купим», – канючил мент.
«Тверской, – передразнил Корчагин. – На твоей Тверской прихлопнут доской!»
«Понятно», – тоскливо вздохнул мент.
Он знал прекрасно, какие сигареты нужны боссу: молоденькая сикуха, что сидит в комке ночи напролет, то ли торгует, то ли чем-то еще занимается. Вот от чего Рукомойников угасал, так это от ощущения ночной опасности. Едва только появлялась во мраке опасность, даже просто намек на оную, как у мента тут же замедлялось кровообращение, появлялись симптомы анабиоза. Нынешняя ночная столица с ее светящимися ларьками и несущимися иномарками удручала его, как какого-нибудь жабца холодная рябь на болоте. Зато к утру, когда считались заработанные «штуки», начинался ренессанс мента Рукомойникова. И таким стражам, добавим мы от себя, коммунистическая партия доверяла охрану своего «государства в государстве»! Самое же интересное состоит в том, что при таких стражах на коммунистическую партию никто не покушался. Склонный к резким, а нередко и преступным действиям народ был полностью обманут, предполагая, что за толстопузыми псевдосержантами есть что-то еще, а там ничего не было.
Когда Миша Белосельско-Белозерский и влюбленная в него девушка Савельева вернулись в свой ларек под названием «Селект», машина капитана Корчагина уже стояла напротив, через широкую, как Волга, улицу. На тротуарах кучками лежали остатки ежедневных разливов.
«Ой, как не хочется к нему идти», – стенала всеми почти целыми зубками дева-лягушка. Сквозь дырку, однако, просвистывала неискренность: ей отчасти очень сильно хотелось к мучителю.
«Сегодня как раз нужно идти», – сказал Миша и со значением кивнул задохнувшейся от неожиданности Савельевой. «Момент созрел, – добавил он и погасил огни в «Селекте». – Ты беги к нему поверху, но в машину сразу не лезь. Понятно?»
Отдав распоряжение, он что-то нашептал в какую-то радиоштучку.
Мелко стуча каблуками и как бы вырываясь из своего тысячного платьишка с бретельками, замоскворецкая плебейка побежала через асфальтовую реку к завершению нашего рассказа. Миша между тем ринулся в том же направлении через подземный переход.
«Блядь!» Интересно, кому это понравится, когда вас приветствуют таким словом? Русский язык иногда укоряют в недостатке односложных энергичных выражений; это несправедливо! «Гад!» «Хам!» Девушка еще может неплохо ответить на приведенное выше приветствие.
Павка Корчагин выпрыгнул из фургона, схватил девку за вешалку плечей: «Опять под Первопечатником? Ты что, не знаешь, что он голубой? Ять! Ука! Спидоноска! Рукомойников, составляй акт задержания!» Похоть уже поднималась, как нефть в скважине, да что похоть, страсть, пылающая революция всех тайников тела, то, что дается лишь один раз, чтобы не было мучительно больно и обидно за бесцельно прожитое свинство.
«Павка! Идут!» – пискнул Рукомойников, словно баба, увидевшая во сне порося. От Центральных бань, мимо ночного джаз-клуба «Таверна Аркадия», быстро, Но не поспешно приближались три охватовца: береты набок, стволы через плечо, на поясах позвякивают тесаки и наручники.
Корчагин, вместо того чтобы грянуть за руль, потащил было девку внутрь фургона. Драгоценные секунды стремительно убывали. Бретелька порвалась, вдруг грудь выглянула, как удивленный зверек. Размноженная фонарями тень какого-то стремительного налетала сзади. Миша возник лицом к лицу, открытая ксива в ладони: «Интерпол! Не придумайте сопротивляться, Корчагин!» Она дрожала теперь в стороне, прикрывая грудь перекрестком рук. Корчагин смотрел только на нее: «Это ты меня сдала! Ну, вот теперь и рыдай! Вот теперь и смотри сама, с кем тебе оставаться!»
Охватовцы уже вытащили тело мента Рукомойникова, в котором жизненные процессы были сведены до минимума. Щелкнули наручники. Открыли заднюю дверцу, с любопытством осмотрели ящики. Отодрали доску, вытащили пару лопат. «Он самый, титан!» Подъехал мусоровский BMW, долетел басок: «Поздравляю, ребята!» Савельева бессознательно удалялась, держа остатки своего последнего в жизни дорогого платья.
Вскоре на всем пространстве рассказа не осталось никого, кроме Белосельско-Белозерского и Корчагина. Первый держал руку последнего в болевом зажиме и все сильнее ее заворачивал.
«Ну, ладно, Миша, кончай! – говорил мучительно человек прошлого. – Ну, все, сдаюсь, не выдерживаю боли! Что же ты нсе давишь, Михаил, правил не знаешь? Ну, отпусти раздавленного врага! Не ломай руку, пожалуйста! Ты что, приверженец жестокости?»
«Вовсе нет, это просто законы постсовковизма как жанра», легко и даже доброжелательно ответил агент, но все-таки вывернул до конца и выдернул корчагинскую руку. За ней последовала очередь второй конечности, потом третьей и, наконец, четвертой. Освобожденное от этих органов тело Корчагина мирно лежало теперь на асфальте, подобно одной из тех циклопических черепах, на которых Артур Шопенгауэр делает свой классический пример порочного круга жизни. Захватив ладонью корчагинскую голову, Миша оборвал с нее уши, нос, губы, прочую мелочь, швырнул со звоном вдоль асфальта. Потом подтолкнул тело носком ковбойского сапога, и оно легко заскользило в сторону гостиницы «Метрополь», из которой как раз с шумом выходила подгулявшая компания.