Негодяй
Шрифт:
— Благодарю вас, — прошептала Татьяна, — что же мне теперь делать?
— Сына спасать, — отчеканил участковый.
Виктора дома не было. Татьяна прошла на кухню, не включив света, устало опустилась на стул. Она все вспоминала, думала, когда же это могло произойти. Почему?
Вдруг вспомнилось, как они отдыхали на Черном море и принесли телеграмму. Кажется, сам Павел принес эту злосчастную телеграмму. Она каталась на водных лыжах. Шла вдоль берега, а в катере сидели трое мужчин, да еще на берегу стояли
— Танечка, главное, не напрягайся! Спокойней!
— Равновесие держи, равновесие!
— На волну правь, Танюша, на волну!
Ах, какое это было прекрасное время!
У нее все получалось, и все ею восхищались!
А муж Тани шел от здания санатория, держа в руке беленький бланк телеграммы.
Когда Таня выбралась на берег, ее окружили, наперебой говорили, как она замечательно катается, совали ломти алого арбуза, стакан с вином, гроздь винограда. Таня смеялась, отказывалась от угощения, что-то отвечала, показывая на катер, который теперь вез нового лыжника.
И тут Таня увидела Павла, подбежала к нему, веселая и улыбающаяся, обняла, поцеловала холодными губами.
— Ты что тут в одиночестве?
— Телеграмма тебе… от тетки… — виноватым голосом ответил Павел.
— Что-нибудь с Витей? — ахнула Таня.
— Скарлатина. Положили в больницу. В принципе ничего страшного. Хотя тетка всполошилась, просит приехать. Она у меня большая паникерша, не то что бабка Настя.
Таня выхватила из его руки телеграмму, пробежала текст глазами.
— Бедный мальчик… Боже мой… — И подняла на него умоляющие глаза: — Что делать, Павел?
— Надо ехать, — развел он руками.
— Да, да, конечно, — согласилась она, но по ее печальным глазам он понял, что ехать ей не хочется.
— Таня! Мы идем пить коктейли! — донесся до них голос бородатого художника из их компании. — Мы будем в баре! Ждем!
— Я пойду закажу билеты, — сказал Павел.
— Может… сначала позвоним? — неуверенно спросила она. — Узнаем, как он… Может, ему уже лучше? Опасность миновала?
Павел молча смотрел на нее и понимал, что отказать ей у него не хватит сил.
— Хорошо, давай позвоним… — И он отвел глаза в сторону.
Она вздохнула с облегчением и вновь в улыбке сверкнули сахарные зубы. Она потянулась к нему, поцеловала в щеку:
— Пошли пить коктейли, пас ждут… Я уверена, что твоя тетка просто подняла панику…
…А потом, когда кончился отдых, они приехали в Москву. Витя был наголо острижен, и оттого больше всего были видны большие оттопыренные уши.
— Сын! Радость моя! — Таня бросилась к нему, присела на корточки, жарко прижала к груди, и в глазах ее стояли слезы. — Сыночек, родной мой, как я по тебе соскучилась!
Тетка Павла Евгеньевича, пожилая, городского вида женщина, с крашеными губами и пышными сиреневыми волосами, приложила тонкий кружевной платочек к глазам:
— Он вас так ждал, Татьяна Ивановна, так ждал…
А десятилетний Витя стоял истукан истуканом.
— Витенька, солнышко мое, — со следами в голосе продолжала Таня. — А ты? Ты скучал по мне?
Витя молчал, сопел матери в ухо. Отчим Павел Евгеньевич подмигнул мальчику и потащил на кухню объемистые сетки с виноградом, дынями и яблоками.
— Ты любишь меня, Витенька? Ну что ты молчишь?
Витя молчал как проклятый.
— Конечно, любит, — сказала тетка Павла Евгеньевича. — Вы не представляете, как он скучал, Татьяна Ивановна. Эта такая тонкая, нежная душа…
— Витенька, картинка ты моя! Золотой ты мой! Все хорошо, мы снова вместе, ты выздоровел, все замечательно.
— Я тебя ненавижу, — вполголоса сказал Витя матери в ухо.
— Что, что? — переспросила Таня, сделав вид, что не расслышала.
Витя мягко, но настойчиво освободился от объятий матери и не спеша направился в свою комнату. Мать продолжала сидеть на корточках, смотрела ему вслед, потом поднялась, медленно направилась в ванную, попила воды из-под крана, шумно вздохнула и вдруг встретилась со своим отражением в зеркале. Долго разглядывала легкие морщинки под глазами, разглаживала их кончиками пальцев. Ей вдруг стало жалко себя, своей ускользающей красоты и молодости, и в глазах вновь появились слезы.
— Проходит… все проходит, — всхлипнула она, громко позвала: — Паша! Павел!
Через секунду в дверях ванной возникла могучая фигура мужа, Таня прильнула к нему, как к спасательному кругу на воде, всхлипнула:
— Я старею, Паша… я совсем старая…
Павел осторожно гладил ее по плечам, голове, усмехнулся, глядя на себя в зеркало. Он был совсем седой и старый.
Громкий звонок в прихожей вернул ее к действительности. Она поднялась с трудом, встряхнулась, пошла открывать.
На пороге стоял бородатый художник по имени Никита. В бороде блестели капли растаявшего снега, дубленка нараспашку, в руке пузатый портфель.
— Привет. Можно? — он широко улыбнулся.
— Заходи.
Он разделся в прихожей, потом открыл портфель, извлек оттуда бутылку шампанского и бутылку коньяка.
— Все это положи обратно, — сухо приказала она.
Никита некоторое время с недоумением смотрел на нее, потом пожал плечами, поставил бутылки в портфель. Она провела его на кухню, села у окна. Он огляделся:
— Тогда хоть кофе свари.
Она не ответила, но начала возиться у плиты. Помыла джезвы, налила в чайник воды.
— Я тебе сто раз звонил. Почему не берешь трубку?
— Не хочу.
— Да ведь я по делу звонил, Татьяна.
Я насчет памятника. Или уже забыла?
— Почему? Помню, — так же сухо ответила она.
— Насчет материала я договорился. Обещали хороший черный мрамор, жирный, глубокий. Изнутри светится. Классный мрамор. Два месяца эскизы делал. Из мастерской не вылезал.