Нехорошее место

Кунц Дин Рей

Конфетка постоял у кровати, глядя сверху вниз на ее лицо, ему вдруг отчаянно захотелось ощутить материнскую ласку. Жажда крови никуда не ушла, но ему не хотелось набрасываться на женщину, не хотелось разрывать ей шею и в несколько минут выпить всю кровь. На этот раз он бы предпочел обойтись без спешки.

Ему хотелось сосать кровь этой женщины, как он сосал кровь матери, когда та даровала ему такую милость. Иногда, если он попадал к ней в любимчики, она делала неглубокий надрез на ладони или протыкала палец, а потом позволяла прижаться к себе: он сосал ее кровь час или дольше. В этот период он испытывал ни с чем не сравнимую умиротворенность, такое блаженство,

что весь мир и вся боль уходили, теряли реальность, потому что кровь матери отличалась от любой другой, была чистой, как слезы святого. Через такие маленькие ранки он мог выпить совсем ничего, унцию или две, но эти капельки насыщали его куда больше, чем галлоны крови, которые он выпивал у десятков других людей. У женщины, которая лежала перед ним, по артериям и венам не текла, разумеется, такая амброзия. Но, если б он пососал ее, с закрытыми глазами, вспоминая те дни, когда мать была жива, то смог бы испытать хотя бы отдаленное подобие счастья, которое переполняло его в такие моменты.

Наконец, не срывая с женщины одеяло, Конфетка осторожно улегся на кровать и вытянулся рядом с нею, наблюдая, как ее отяжелевшие от снотворного веки шевельнулись, потом разошлись, открывая глаза. Она моргнула, уставившись на него, устроившегося рядом, на мгновение подумала, что это всего лишь сон, потому что на расслабившемся от сна лице не отразилось ни удивления, ни испуга.

— Мне нужна лишь твоя кровь, — нежно прошептал он.

И, прежде чем она успела все испортить, закричав или начав сопротивляться, тем самым полностью разрушив иллюзию, будто она — его мать и добровольно дает ему полакомиться своей кровью, Конфетка ударил ее в шею тяжелым кулаком. Потом еще раз. И дважды по лицу. Потеряв сознание, она обмякла на подушке.

Он забрался под одеяло, чтобы быть к ней ближе, прокусил ее ладонь. Положил голову на подушку, оказавшись лицом к лицу с женщиной. Подтянул ее руку и начал пить из медленного ручейка, который стекал с ладони. На какое-то время закрыл глаза, попытался представить себе, что женщина — его мать, и наконец почувствовал растекающуюся по телу и душе умиротворенность. И пусть такого счастья он не испытывал уже с давних пор, счастье это не было глубоким, его ощущала лишь поверхность его сердца, тогда как внутри по-прежнему властвовали темнота и холод.

Глава 14

Проспав лишь несколько часов, Френк Поллард проснулся на заднем сиденье украденного «шеви». Яркие лучи утреннего солнца, бьющие в окна, тут же заставили его сощуриться.

Тело болело, отдохнувшим он себя не чувствовал. В горле пересохло, глаза жгло, словно он не спал много дней.

Застонав, Френк сбросил ноги с сиденья, сел, откашлялся. Понял, что обе кисти онемели, холодные, неживые, увидел, что пальцы сжаты в кулаки. Должно быть, так он и спал, со сжатыми кулаками, потому что поначалу пальцы никак не хотели разгибаться. Наконец с немалыми усилиями ему удалось разжать правый кулак, и сквозь пальцы посыпались какие-то черные крупинки или гранулы.

В замешательстве он смотрел, как скользят они по штанине на правую кроссовку. Поднял руку, чтобы более пристально рассмотреть темную пленку, оставшуюся после крупинок-гранул. По виду и запаху — песчинок.

Черный песок? Где он мог набрать пригоршню черного песка?

Когда он разжал второй кулак, из него высыпался все тот же песок.

В полном недоумении Френк выглянул из окон, посмотрел на жилой район, в котором оказался. Увидел зеленые лужайки, темную землю, виднеющуюся там, где трава росла редко,

клумбы, кусты, деревья, ничего похожего на черный песок.

Он уснул в Лагуна-Нигуэль, так что Тихий океан находился совсем рядом, с широкими песчаными пляжами. Но песок на этих пляжах был белый, не черный.

Когда кровообращение в кистях полностью восстановилось, Френк откинулся на спинку заднего сиденья, поднял руки, всмотрелся в черные крупинки, прилипшие к потной коже. Песок, пусть даже черный, никакой тревоги не вызывал, в отличие от пленки темного вещества, которое осталось на ладонях. Уж очень оно напоминало свежую кровь.

— Кто я, черт побери, что со мной происходит? — Вопрос он задал вслух.

Он понимал, что ему нужна помощь. Не знал другого: к кому он мог за ней обратиться.

Глава 15

Бобби проснулся от сильного ветра, дующего с гор Санта-Аны, который трепал кроны деревьев, свистел под карнизами, заставлял поскрипывать крышу и стропила.

Он несколько раз моргнул, чтобы полностью разогнать сон, и, прищурившись, всмотрелся в часы на потолке:

12.07. Поскольку он и Джулия работали, как того требовала обстановка, и иной раз спали днем, на окнах стояли светонепроницаемые ставни «Ролладен», и в спальне царила полная темнота, за исключением светящихся светло- зеленых цифр на электронных часах. Они словно являли собой послание какого-то призрака из Потусторонья.

Спать он лег на заре, мгновенно уснул и теперь понял: за окном полдень — не полночь. Он проспал около шести часов. Какие-то мгновения лежал, не шевелясь, гадая, проснулась ли Джулия.

— Проснулась, — подала голос она.

— Слушай, я тебя боюсь. Ты же читаешь мои мысли.

— Ничего я не читаю. Мы так давно живем вместе, что я просто знаю, о чем ты думаешь.

Он потянулся к ней, и она пришла к нему в объятия.

Какое-то время они лишь обнимали друг друга, удовлетворенные близостью тел. Потом, по взаимному, пусть и невысказанному согласию, занялись любовью.

Зеленые цифры часов давали слишком мало света, чтобы разогнать темноту, поэтому Бобби не видел Джулию. Но зрение ему в полной мере заменили руки. Он восторгался гладкостью и теплотой ее кожи, изящными окружностями груди, плавными движениями ее тела под его ладонями. Он напоминал слепца, который использует руки, чтобы ощутить идеал красоты.

Ветер сотрясал окружающий мир. Джулия кричала ему в унисон, получая оргазм за оргазмом. И когда Бобби более не мог сдерживаться, он тоже издал дикий крик и выплеснул в нее заряд спермы. Крик его был подхвачен ветром, и в этот самый момент птица, которая укрывалась под карнизом, не удержалась и сорвалась с шестка с хлопаньем крыльев и пронзительным писком.

Потом они лежали в темноте, их дыхания смешивались, они с обожанием гладили друг друга. Они не хотели, не считали нужным говорить: слова только портили такие моменты.

Алюминиевые ставни подрагивали под порывами ветра.

Но постепенно посткоитусное блаженство уступило место тревоге, причину которой Бобби объяснить не мог. Кромешная тьма стала давить, отсутствие света привело к тому, что воздух начал густеть и вскоре стал таким вязким, что перестал поступать в легкие.

Хотя он только что занимался с Джулией любовью, у него возникла безумная мысль, что ее рядом нет, что совокуплялся он с призраком или со сгустившейся тьмой, а Джулию украли у него ночью. Какая-то сила, он не мог даже представить ее себе, утащила Джулию, и теперь ему никогда не найти жену.