Нехорошее место
Шрифт:
Глава 17
К югу от интерната «Сиело Виста», между Корона-дель-Мар и Лагуной, Бобби загнал «Самурай» в угол автомобильной стоянки общественного пляжа. Вместе с Джулией спустился к воде.
Поверхность моря напоминала синевато-зеленый, с прожилками серого мрамор. Между волнами вода темнела, ближе к гребню, наоборот, светлела, пробиваемая лучами большущего заходящего солнца. Волна за волной накатывали на берег, большие, но не огромные, с шапками пены, которую то и дело срывал с них ветер.
Серфингисты в черных гидрокостюмах руками гнали доски в океан, навстречу большой волне, чтобы до наступления сумерек прокатиться на ней
— В таком месте, — первой заговорила Джулия. — С таким видом. Не очень большой дом.
— Большой и не нужен. Одна гостиная. Спальня для нас, вторая — для Томаса, может, уютный кабинет-библиотека с книжными стеллажами.
— Нам даже не нужна столовая, но я хотела бы большую кухню.
— Да. Кухню, в которой можно жить.
Джулия вздохнула.
— Музыка, книги, настоящая домашняя еда вместо той, что мы перехватываем на ходу, много времени, чтобы сидеть на крыльце и наслаждаться открывающимся с него видом… и мы трое, вместе.
Это была последняя часть Мечты: домик у моря, простая, неприхотливая жизнь и финансовые ресурсы, позволяющие уйти на пенсию на двадцать лет раньше положенного срока.
У Бобби и Джулии было много общего, и среди прочего — четкое осознание, что жизнь коротка. Разумеется, об этом знали все, но большинство людей отгоняли эту мысль, живя так, словно впереди у них бесконечные завтра. Если бы большинство людей не закрывали глаза на неизбежность смерти, они бы не волновались до такой степени из-за исхода спортивного матча, не переживали, следя за перипетиями сюжета мыльной оперы или кознями политиков, не обращали бы внимания на многое и многое другое, сущие пустяки в сравнении с приходом бесконечной ночи, которая в конце концов наступала для каждого. Они бы не тратили время, стоя в очереди на кассу в супермаркете или проводя его в компании дураков и зануд. Возможно, за этим миром людей ждет еще один, может, он называется раем, но рассчитывать на это не стоило. Рассчитывать можно только на темноту. При таком раскладе самообман следовало почитать за счастье. Ни Бобби, ни Джулия не были нытиками. Она знала, как наслаждаться жизнью, он в этом от нее не отставал, но ни один из них не принимал хрупкую иллюзию бессмертия, которая для большинства людей служила защитой от признания неминуемости смерти. Бобби и Джулия отдавали себе отчет в том, что смерти не избежать, но при этом их не переполняла тревога, они не впадали в депрессию. Просто отличались сильным желанием не посвящать всю жизнь бессмысленной суете, изыскивали финансовые возможности, которые позволили бы прожить многие и многие годы, как им того хотелось.
С развевающимися на ветру каштановыми волосами, Джулия, прищурившись, всматривалась в далекий горизонт, залитый медово-золотым светом заходящего солнца.
— Что пугает Томаса в окружающем мире, так это люди, много людей, — продолжила Джулия. — Но он будет счастлив в маленьком домике, на тихом берегу, при минимуме людей. Я уверена, будет.
— В этом нет никаких сомнений, — заверил ее Бобби.
— К тому времени, когда агентство станет таким большим, что его можно будет продать, земля на южном берегу сильно подорожает. Но земли много и к северу от Санта-Барбары.
— Берег длинный. —
Но он вспомнил предчувствие, которое ощутил этим утром в кровати, после сладчайших минут близости, предчувствие, что в этом продуваемом всеми ветрами мире появилось что-то ужасное, появилось с тем, чтобы забрать у него Джулию.
Солнце коснулось горизонта и снизу начало таять. Золотистый свет плавно перетек в оранжевый, потом в кроваво-красный. Трава и высокие сорняки у них за спиной шуршали от ветра, а когда Бобби обернулся, ветер гнал по склону между пляжем и автостоянкой песчаные вихри, напоминавшие призраки, сбежавшие с кладбища перед самым закатом. С востока стена ночи надвигалась на мир. С заходом солнца заметно похолодало.
Глава 18
Конфетка проспал весь день в большой спальне, где раньше спала мать, вдыхая особый, свойственный только ей запах. Два или три раза в неделю он осторожно вытряхивал несколько капель ее любимых духов, Шанель номер пять, на носовой платок, который лежал на туалетном столике рядом с ее серебряными расческой и щеткой для волос, а потому каждый вдох в этой комнате напоминал ему о ней. Если он наполовину просыпался, чтобы поправить подушку или укутаться в одеяло, аромат духов успокаивал его лучше любого транквилизатора. С улыбкой на лице он вновь погружался в глубокий сон.
Спал он в тренировочных брюках и футболке. Найти пижаму на его габариты было сложно, а из скромности он не мог заставить себя лечь в постель голым или даже в нижнем белье. Конфетка стеснялся полностью раздеваться, даже когда рядом никого не было.
В этот четверг яркое зимнее солнце наполняло светом окружающий мир, но не могло прорваться сквозь расшитые розами тяжелые портьеры и розовые занавески, которые охраняли два окна спальни. Несколько раз, просыпаясь и оглядываясь в темноте, Конфетка видел только перламутрово-серое свечение зеркала да блеск серебряных рамок фотографий, которые стояли на прикроватном столике. Одурманенный сном и ароматом духов, которые он капнул на носовой платок перед тем, как лечь в постель, Конфетка легко мог представить себе, что любимая мама сидит в кресле-качалке, приглядывает за ним, и чувствовал себя в полной безопасности.
Окончательно он проснулся перед самым закатом, какое-то время полежал, закинув руки за голову, глядя на полог, который висел над кроватью. Полога Конфетка, разумеется, не видел, но знал, что он есть, и перед его мысленным взором возникала расшитая розами материя. Он думал о матери, о лучших днях своей жизни, оставшихся в прошлом, потом мысли перенеслись к девочке, юноше и женщине, которых он убил прошлой ночью. Попытался вспомнить вкус их крови, но воспоминание не было столь же живым, как другие воспоминания, связанные с матерью.
Наконец он включил лампу на столике у кровати, оглядел уютную, до мелочей знакомую комнату: обои с розами, покрывало с розами, портьеры с розами, розовые занавески и ковры, кровать, туалетный столик и комод на высоких ножках из темного красного дерева. Два вязаных шерстяных платка, один зеленый, цвета листьев розы, другой — цвета лепестков, лежали на подлокотниках кресла-качалки.
Конфетка прошел в примыкающую к спальне ванную, запер дверь, проверил, заперта ли она. Единственным источником света служила забранная под матовое стекло флуоресцентная лампа у потолка над раковиной, потому что окошко он давно уже закрасил черной краской.