Неизбежная могила

Гэлбрейт Роберт

— Неужели? — он был сбит с толку.

— Ну, конечно! — ответила она. — Давно вы общаетесь?

— Не знаю. Несколько месяцев. Она навестила меня в больнице, когда я... ну, ты знаешь...

Он указал большим пальцем на легкое, которое проткнул один загнанный в угол убийца.

— Какая она? — спросила Люси, которая казалась любопытной и заинтересованной, но ни в коей мере не обиженной.

— Она хорошая, — сказал Страйк. — Я имею в виду, она не похожа на...

— Тебе не обязательно это говорить, — сказала Люси с дрожащим смешком. — Я знаю, через что мы прошли вместе, я знаю, что никто другой никогда этого не поймет. Знаешь, Джоан всегда хотела, чтобы ты помирился с Рокби.

— Пруденс — это не Рокби, — заметил Страйк.

— Я знаю, — сказала

Люси, — но все равно хорошо, что ты с ней общаешься. Джоан была бы счастлива.

— Я не думал, что ты это так воспримешь.

— Почему бы и нет? Я встречаюсь с другими детьми своего отца.

— Встречаешься?

— Конечно! Я не хотела рассказывать тебе об этом, потому что...

— Ты думала, что обидишь этим меня?

— Наверное, потому, что я чувствовала себя виноватой из-за того, что я поддерживаю отношения со своим отцом, сводными братьями и сестрами, а ты — нет, — сказала Люси.

Помолчав, она сказала:

— Я видела Шарлотту в газете с новым бойфрендом.

— Да, — сказал Страйк, — ну, ей нравится определенный образ жизни. То, что я был на мели, всегда было проблемой.

— Ты бы не хотел?..

— Господи, нет, — сказал Страйк. — Все мертво и похоронено.

— Я рада, — сказала Люси. — Я действительно рада. Ты заслуживаешь гораздо лучшего. Ты останешься на ланч, верно?

Учитывая пережитые этим утром моменты откровений, Страйк понял, что у него нет другого выбора, кроме как согласиться.

12

Это — время, когда, вопреки обычаю, действует не царь, а царица, на ее стороне сила.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

Во время ланча Страйк прилагал нехарактерные для него усилия казаться веселым, терпя мужа Люси и старшего племянника с дружелюбностью, которую редко проявлял раньше. После он не поспешил ретироваться, а оставался до тех пор, пока дождь не прекратился, и вся семья не вышла на задний двор, где он наблюдал, как Люк, Джек и Адам играют с арбалетами «Файртэк», даже изобразив добродушие, когда Люк — по мнению Страйка, вряд ли случайно — разрядил свой дротик в щеку дяди, вызвав у Грега взрыв смеха.

Только покинув дом, Страйк позволил мышцам лица расслабиться, стерев подобие улыбки, не сходившей большую часть последних двух часов. Решительно отказавшись от предложения Люси подвезти его, он направился обратно на станцию под серыми тучами пешком, размышляя обо всем, что только что услышал.

Страйк был психически устойчивым человеком, пережившим много злоключений в своей жизни, и в первую очередь потерю правой ноги. Одним из инструментов самодисциплины, который он выковал в юности и отточил в армии, была привычка к отделению одного от другого, которая редко подводила его, но в данный момент она не помогала. Эмоции, которые он не хотел испытывать, и воспоминания, которые обычно подавлял, нахлынули на него, и он, презиравший все, что отдавало потаканием своим желаниям, ехал на Денмарк-стрит, погруженный в такие глубокие размышления, что почти не замечал попутные станции и чуть не пропустил свою остановку, едва успев осознать, что он уже на станции «Тотнем-корт-роуд».

К тому времени как он вернулся в свою квартиру в мансарде, он чувствовал себя таким неумолимо несчастным, каким не был уже долгое время. В результате он налил себе двойной виски, заправил электронную сигарету, сел за кухонный стол и уставился в пространство, попеременно потягивая скотч и выдыхая пары в сторону сквозившего окна.

Он редко так злился на свою мать, как сегодня. Страйку было девятнадцать лет, когда она умерла, как было установлено, от случайной передозировки наркотиков, введенных ей, по мнению Страйка, мужем, который был намного младше нее. Его реакцией на

эту новость было решение бросить университет и поступить на службу в военную полицию — решение, которое, как он знал, его неординарная мать сочла бы необъяснимым и слегка комичным. «Но почему? — требовательно спрашивал он у Леды в своей голове. — Ты знала, что я хотел порядка, четких границ и жизни без бесконечной гребаной неразберихи. Если бы ты не была той, кем была, возможно, я не был бы тем, кто я есть. Может быть, я пожинаю то, что посеяла ты, так что, к черту, не смейся ни над армией, ни надо мной со своими приятелями-педофилами, сквоттерами и наркоманами…»

Мысли о Леде неизбежно привели к мыслям о Шарлотте Кэмпбелл, потому что, насколько ему было известно, масса доморощенных психологов, включая близких друзей и членов семьи, считали — воспитание Леды нанесло ему такой непоправимый ущерб, что его неизбежно потянуло к такой же хаотичной и неуравновешенной женщине. Это всегда ранее раздражало Страйка, раздражало и сейчас, когда он сидел со стаканом виски, уставившись в окно своей мансарды, потому что его бывшая невеста и покойная мать все же кардинально друг от друга отличались.

Леда обладала безграничным состраданием к неудачникам и неизлечимым оптимизмом в отношении человеческой натуры, которые никогда не ослабевали в ней. В этом-то на самом деле и заключалась проблема: ее наивная, непоколебимая убежденность, что подлинное зло таится в консерватизме провинциальной благопристойности. Возможно, она бесконечно рисковала, но не была склонна к саморазрушению: напротив, она вполне рассчитывала дожить до ста лет.

Шарлотта, с другой стороны, была глубоко несчастна, и Страйк подозревал, что он был единственным человеком, который по-настоящему понимал всю глубину ее страданий. Внешне жизнь Шарлотты могла выглядеть гламурной и легкой, потому что она была необычайно красива и происходила из богатой и заслуживающей внимания прессы семьи, но настоящую ценность для колонок светской хроники представляла ее нестабильность. В прошлом Шарлотты было несколько попыток самоубийства и длинная череда психиатрических обследований. Он видел в прессе ее фотографии в красном облегающем платье с потухшими глазами, и единственной его мыслью было, что она, вероятно, что-то приняла, чтобы пережить еще одну ночь безудержного веселья — предположение, подкрепленное тем фактом, что она позвонила ему в офис в ту полночь, оставив бессвязное сообщение на автоответчике, которое он удалил прежде, чем кто-либо еще смог его прослушать.

Страйк прекрасно понимал, что Люси и некоторые из его друзей считали, будто он постоянно находится в тени, отбрасываемой этими двумя темными кариатидами²⁷: Ледой и Шарлоттой. Хотели, чтобы он, наконец-то освобожденный, вышел на солнечный свет, нашел менее замысловатую женщину и любовь, незапятнанную болью. Что должен был сделать человек, решивший, что, возможно, наконец-то готов к этому, но, как оказалось, уже слишком поздно? Единственная из женщин, вторгавшихся в его мысли — Робин — вызывала теплые чувства, хотя и с оттенком горечи, с которой тоже было непросто, потому что виноват в ней был он сам. Ему следовало высказаться, он должен был завязать разговор об их чувствах, прежде чем ворвался Райан Мёрфи и унес трофей, который Страйк самодовольно считал своим.

«К черту это».

Небо за окном быстро темнело. Он встал из-за стола, прошел в спальню, вернулся на кухню с блокнотом и ноутбуком и открыл их. Работа всегда служила ему самым большим убежищем, и значок непрочитанного письма от Эрика Уордла, озаглавленного «Информация о переписи населения», в верхней строчке входящей почты показался ему мгновенной наградой за то, что он отодвинул стакан и вернулся к расследованию.

Работой Уордла можно было гордиться. К письму были приложены данные трех последних переписей жителей фермы Чапмена: 1991, 2001 и 2011 годов. Страйк напечатал Уордлу краткое сообщение с благодарностью, и открыл первое вложение, просмотрев приведенный список имен.