Неизбежность (Дилогия - 2)
Шрифт:
– Да. самураи дерутся зло, отчаянно. Одна из причин: командование им внушило, что русские в плен не берут, убивают на месте... Да и так фанатичны до чертиков... Но наши удары, Петро, их отрезвят!
– Это верно. К прискорбию, их отрезвление стоит нам жертв, ъот у меня Головастиков погиб, лейтенанты Иванов и Петров ранены...
– Потери есть... Больно!
Ночной мрак шуршал шагами часового, шелестел травами, лаял псами в деревне, плакал шакалами в распадке, шлепал одиночными каплями собирающегося дождя. Рано пли поздно дождик будет, но Филипп Головастиков
И вдруг представилось послевоенное: я женат, у меня дети, жена непутевая, вроде головастиковскоп, семья рушится, я страдаю, правда, на жену рука не подымается, но сам готов в петлю. Возможно ли такое? А почему же нет?
20
Еще ночной мрак трещал цикадами - совсем как у пас на Дону или на Черном море, в поселочке Гагра. Робко, уютно, подомашнему. И ночной же мрак сказал баском Грушпиа, совершенно бодрым, ясным:
– Петро, не спишь?
– Покуда пет.
– И я не сплю... Мучает совесть. Замполптскпе обязанности не все выполнил.
– Что именно?
– Надо было б сходить в деревню. Побеседовать с жителями, рассказать об освободи тельной миссии наших войск.
– Уже около полуночи.
– Ну и что? Л днем когда же ходить? Днем марши и ботт...
Нужно было б сходить сразу, после ужшта. Да уж ладно, и китайцы вряд ли спят, до сна ли? Так пойдешь со мной?
– Сейчас? Ты серьезно?
– Вполне: прихватим переводчика, парторга Симоненко...
– А если в деревне, японцы?
– Пленим! Прихватим с собой пяток автоматчиков. Побеседуем, побудем так часик - и восвояси. Малость недоспим - так что ж, на воине недосып нормальное явление... Идешь?
– Иду.
– сказал я. в дуто сомневаясь: нужны ли эти полуночные беседы? Но замполита не оставлю, мало ли что может произойти в деревне.
– Поднимай автоматчиков!
– сказал Трушин и пружинисто вскочил на ноги.
Симоненко, Свиридов, Логачесв, Кулагин, Погосяп и Рахматуллаев. конечно, ужо иодхрапывалп, но. разбуженные, сноровисто стали собираться. Миша Драчев упросил взять и его: во-первых, ординарцу положено быть при командире роты, во-вторых, кто ж упустит шанс поглазеть на чужую жизнь? А сон - отоспимся на том свете!
Но старшина-переводчик из осевших на Дальнем Востоке китайцев, за которым зашли в штабную палатку, заартачился: зачем и отчего, да кому это нужно, да ночью спят - и зевал, клацая клыками. Он и потом клацал, когда группа во главе с Трушиным, отзываясь на оклики часовых, выбралась на оленью тропу. Посвечивая фонариками, мы спустились скалистым выступом, по кустарниковому гребню поднялись на относительно ровную площадку и в конце ее уперлись в земляной вал. Мы уже знали:
в Маньчжурии деревни и города обнесены подобными валамистенами - пониже ли, повыше ли. Этот вал был метров двух, можно запросто перемахнуть, по Трушин сказал:
– Найти ворота! Мы ж не воры, чтобы проникать с черного хода.
Нашли
– Спят?
– озадаченно спросил Трушин.
– Что ж, будить?
– Не спят, - сказал я.
– Просто не зажигают света.
– Старшина, - сказал Трушин, - пу-ка ткнись в эту фанзу...
Переводчик перешагнул лужицу перед фанзой, сдвинул соломенную циновку, прикрывавшую вход, что-то произнес по-китакскп. Из фанзы ответили. Переводчик сказал:
– Зайдем!
Я вошел за Трушиным, за мной автоматчики. В фанзе стало тесно. На полу тлел костерок, в его мигающих отблесках мы увидели семью: хозяина, хозяйку, полдюжины китайчат, забившихся в угол. На взрослых была какая-то рвань, китайчата были голые и тощие-тощие. Тяжело пахло дымом, потом, прелью.
Хозяева низко, раболепно кланялись, китайчата зверьками выглядывали из темноты. Переводчик, долго, старательно подбирая слова, говорил, и, пока он говорил, хозяева кланялись все ниже и ниже, доставая пол.
– Это отставить, - сказал Трунит.
– Ты им переведи: русские китайцам друзья, поэтому не надо так кланяться... Пусть сядут!
И свет пусть вздуют! Лампу ли, свечку...
– Ни лампы, пи свечки нету, товарищ гвардии старший лейтенант. Пламя костра - вот и все электричество.
– М-да... Ну, пусть сядут.
– Они говорят, что по могут сидеть в присутствии русских начальников. Японцы никогда не позволяли этого...
– Переведи: пусть забудут про японские порядки. Теперь порядки будут другие, японскому игу конец, они свободные люди.
Выслушав старшину, хозяева подошли к глиняному кану и присели на краешек. Здесь костерок освещал их лучше. Китаец был изможден, сутул, стрижен наголо, виски седые, на ногах - рваные матерчатые тапочки. Такие же тапочки были и на маленьких, изуродованных, как культи, ножках китаянки, - нам известно было, что маленькая, уродливая ножка здесь признак красоты и девочкам еще в детстве забинтовывают йоги, не дают расти; полуседые волосы китаянки были гладки и редки, просвечивал череп, странно было видеть полулысую женщину. Сколько же ей лет? Ответили: ему сорок, ей тридцать пять. А похожи на стариков.
Глиняный пол, глиняный кап, прикрытый соломенными циновками, никакой утвари, кроме глиняных же кувшинов и мисок, вместо трубы в верху фанзы дыра, окошко заклеено рисовой бумагой.
– Извиняются, что печем угостить, - сказал переводчик.
– Японцы дочиста обобрали.
– Да они без японцев нищие, - сказал парторг Симопенко.
– Советская власть им надобна! Тогда заживут как люди!
– Слушай, Микола, - строго сказал Трушин.
– В беседах с местным населением не вздумай устанавливать здесь Советскую власть. Наш принцип невмешательство во внутренние дела.