Неизбежность (Дилогия - 2)
Шрифт:
Сами разберутся, какую власть выбрать.
– Советскую выберут!
– Надеюсь... Но в беседах надо делать упор на освободительную миссию Красной Армии.
Я увидел, как солдаты потрошат свои вещмешки: достают хлеб, сахар, вручают хозяевам. Те - ладонь к ладони, руки к груди - кланяются, как заведенные. Сержант Спмонеико:
– Нехай пацаны сахар спробуют, небось за всю жизнь пе спробовалп...
– Вот что, - сказал Трушин.
– Деревню не соберем, а соседей можно. Переведи, старшина: пускай кликнет соседей сюда...
– Слушаюсь, товарищ гвардии старший лейтенант!
–
Китайцы - один мужчины - - явились тут же, будто стояли за стенкой. Трушин рассадил их на пол, на кап, откашлялся:
– Переводи. Однако не части...
А я с автоматчиками выбрался на волю, посмотреть, что и как.
Японцев в деревне нет, да мало ли что? А если нагрянут с гор?
В темноте шумела чумиза, горбатился вал, окружавший деревню, как тюрьму, по-прежнему брихали собаки. Под сапогами чмокала грязь.
Минут сорок спустя из фанзы вышли Трушин и Симопенко, сопровождаемые галдящими китайцами. Трушин, довольный, скалал:
– Разбудил в них общественный темперамент, вопросами засыпали... Но главное - рады, что японское рабство сброшено...
Китайцы проводили нас до ворот, остались у вала, махая соломенными шляпами и крича:
– Шанго.! Шапго! [Хорошо! Хорошо! (кит.)]
– Ребятки, - сказал Симоненко с важностью, - до расположения два ли!
– Это с чем едят?
– спросил Миша Драчев.
– Ли - полкилометра. По-китайски.
– Ишъ ты, по-китайски... Ты, парторг, провожжался часик с китайцами и уже просветился.
– Он таковский, - сказал Кулагин.
– Но до чего ж бедно живут в Китае, трудно и представить.
– Представили в натуре, - сказал Свиридов.
– При эдакой житухе только революцию делать.
Логачеев подхватил:
– А что, сделают революцию! С нашей помощью!
– Логачеев, - с великой строгостью сказал замполит Трушин, - Что я толковал насчет невмешательства в китайские дела?
– Так мы же между собой, - простодушно сказал Логачеев.
– А на международной арене будем дипломатию разводить.
Миша Драчев фыркнул:
– Из тебя, Логач, дипломат, как из меня барышня!
– Из тебя барышня хреновая, а я б дипломатию соблюдал!
Однако ежель бы китайцы попросили о революционной помощи, не отказал бы!
– Уймись, Логачеев, - сказал Трушин.
– Это проблемы будущего. В настоящем же - разгромить Кваптупскую армию в сжатые сроки.
– Вы будете смеяться, по это мы понимаем, товарищ замполит...
За разговором незаметно преодолели километр, или два ли, как объяснял Микола Симоненко, и на склоне замаячили контуры танков и автомашин. .
Дождевые капли продолжали шлепать, словно срывающиеся с дуба желуди или пули на излете, по дождя так и не было. Я посветил фонариком на часы: полвторого. По монгольскому времени. А тут какое? В ростовской школе, в нашем классе часы были лишь у одной девочки, дочки директора мясокомбината, и она на пальцах показывала всему классу, сколько минут осталось до конца урока, - знать это было жизненно необходимо, если ты не выучил урока, а учитель вот-вот вызовет тебя.
Трушин уже свистел носом. Спи, дружок, да приснятся тебе хорошие сны!
Побудка
ночи в горах - ой-е-еи, - мы кое-как ополоснулись из студеного ручейка, а до умывания наполнили фляги, воеифельдшер разрешил, снявши пробу воды. Умываясь, обнаружили друг у друга:
физии распухли от комариных укусов. Толя Кулагин разглядывал себя в карманное зеркальце, вздыхал:
– Мордализация! Разнесло, как с похмелья.
Шараф Рахматуллаев тоже гляделся в карманное зеркальце, качал головой и цокал. Да, видик у всех...
Позавтракали рано, до восхода, а с восходом колонна уже втягивалась в горы. Горловина заставляла ужиматься - давно миновало времечко, когда тапки и автомобили шли уступом, теперь только в затылок один другому. Кружили меж отвесных высот и трясин, доверяясь тропам. Они-то выведут. Но куда? Какая из них взберется на перевал Джадын-Даба? Или на прочий-другой, меня бы любой устроил, в конце концов. Да комбрига устроит далеко не любой. Даешь Джадып-Дабу!
По военной пауке полагалось бы идти но азимуту. А идем, куда велит тройка. Кружим, петляем, иногда возвращаемся назад, чертыхаясь нро себя и вслух. Группы разведчиков и саперов на мотоциклах выбирают отряду дорогу, но она совершенно же незнакома, нет-пет да и заведет в тупик - упремся в стометровую скалу, поворачиваем вспять. Не развернешься, и хвост колонны становится головой, и комбриг со свитой пробирается из конца в конец. Дальнюю разведку маршрута ведут легкомоторные самолеты, которых на Западе называли "кукурузниками", а здесь "чумизниками": летают низко, едва не задевая чумизу. Впрочем, и кукуруза тут есть, хоть и мало. "У-2" неплохо помогают ориентироваться, но не без накладок: иной раз проморгают, о тупике предупредят с опозданием. В таких случаях в отряде чертыхаются только вслух. Ибо теряют время, темп, силы.
Сегодня мою роту пересадили на "студебеккеры", а вторую - взамен нас на танки. Пусть-ка покатаются на стальных конях, об бока которых ушиблены наши собственные бока - аж охаешь; да и у начальства под рукой пусть-ка побудут. В "студебеккере", на широких удобных скамьях вдоль бортов, не езда - удовольствие. Сидишь уверенно, за борт не свалишься. Свалиться можно лишь вместе с машиной. В пропасть.
Когда мы уходили к "студебеккерам", лейтенант Макухпп, хлопая длинными изогнутыми ресницами, пропел мне:
Расставаясь, я но стану злиться:
Виноваты в этом ты и я...
Утомленное солппе нежно с морем прощалось,
В этот мае ты призналась,
Что нет любви...
Потом сказал:
– Петя, еще встретимся! Еще покатаешься на моем тапке!
– Надеюсь, - сказал я.
– Счастливого пути, Витя!
В "студебеккере" даже клевать носом можно. Что клевать - дрыхнуть патуральпепшим образом. Спиной упрись в борт, плечами - в соседей, йогами - в пол и свисти в обе ноздри, если у тебя нервы крепкие. Автомат только не урони, он на коленях, обмотай руку ремнем - не уронишь. Подбросить во сне на доброй яме либо камне, конечно, может, без маленьких неудобств не бывает. И солдаты спят-дремлют, отдавши свои судьбы в мозолистые, провонявшие бензином руки водителей.