Неизвестные Стругацкие. От «Понедельника ...» до «Обитаемого острова»: черновики, рукописи, варианты
Шрифт:
— Ребята, ребята, тихо…
— Бей фашистов, — сказал я. — Но пассаран! Они переглянулись.
— Видал?
— А что ты хочешь от пьяного?
— Может быть, это наш?
— Наш! Понюхай, чем он воняет! «Дрож-ка! Дрож-ка!»
— Кстати, эти бомбежки надо прекратить. Некоторые слепнут.
— А, все они давным-давно ослепли. И если чем-нибудь еще можно открыть им глаза, то только газовыми бомбами… Они же гниют заживо! Чувства атрофированы, все мечты и желания сконцентрированы на одном — поменьше размышлений, побольше сладостных грез…
— Чтобы было весело, — сказал я, — и ни о чем не надо думать.
— Тьфу! Они даже ненавидеть
— Даже! Если бы они умели ненавидеть, было бы сопротивление, была бы борьба, можно было бы победить…
— Перестаньте. Если бы они умели ненавидеть, они были бы с нами.
— А они и сейчас не против нас. Им на все наплевать. Эй ты, а ну кричи: «Да здравствуют интели!»
— Да здравствуют интели! — заорал я с готовностью.
Они помолчали.
— Наверное, мы напрасно барахтаемся. Исторический путь человечества определился. Мы пойдем вперед, а эти никуда не пойдут. И бог с ними. Наши пути больше не скрестятся.
— Ненавижу такие рассуждения! Мы люди, а не машины. Нечего играть в логику! Есть же какие-то обязательства у людей перед людьми… И что за манера болтать от имени истории, от имени всего человечества? Я тебе советую: когда тебя очень заносит — вспоминай о своих родителях.
— При чем здесь мои родители?
— А при том, что твой отец не пропускает ни одной дрожки, а мать…
— Замолчи!
Они опять помолчали.
— Я не хотел тебя обидеть, извини. Я просто хотел, чтобы ты спустился с небес на землю…
— Между прочим, уже три часа…
Они резко ускорили шаг, обогнали меня и скрылись в темноте. Я стоял и слушал, как затихают вдали их каблуки. Это была интересная встреча. В другое время я бы с удовольствием потолкался среди таких ребят. Только не в них было дело. И не ими надо было заниматься.
Разговор советника муниципалитета и городского казначея, который подслушал Жилин, в первоначальном варианте был таким:
— Утеряна цель жизни, — с убедительной горечью повествовал румяный, расчленяя шницель на мелкие кусочки. — Всякая цель. Вот я вспоминаю свое детство. Я не хочу сказать, что цели нашей тогдашней жизни были непременно благородны и прекрасны. В большинстве люди стремились к мелким целям: к обогащению, к карьере, к выгодному браку… Бывали и подлые цели. Но человек жил во имя чего-то! Ему все время приходилось напрягать ум и воображение. Он был активен. Он не брезговал трудом, хотя, повторяю, это был далеко не всегда общественно-полезный труд. А сейчас ничего этого нет. Никто не трудится. Все отбывают рабочие или служебные часы и спешат к развлечениям. К бесцельным, бессмысленным, животным, я бы сказал…
— Согласитесь, однако, — надменно сказал человек с пластырем, — что они и есть животные. Животными они были во времена наших отцов, животными они и остались.
— Нет, не говорите так. Можно подумать, что они виноваты. А они ни в чем не виноваты.
— Разве я говорю, что они виноваты? Я просто утверждаю, что они животные. Медведь в цирке кое-как взбирается на лестницу, и укротитель жалует ему за это кусочек сахару. Медведь понятия не имеет, для чего надобно лазать по лестницам, но сахаром он доволен. Наш горожанин тоже полон равнодушия и неприязни к своей общественно-полезной деятельности, но он совершенно также, как медведь, рад своему кусочку сахара. Какая же разница? В том, что кусочек сахара для горожанина дороже обходится? А намного ли?
— Нет, не говорите так. Разница есть. Все-таки нас с вами выбирали не медведи. И нас выбирали — я
— Эта идея имеет у нас многовековую традицию. Только избранные убереглись от ее тлетворного воздействия. Они стремились не к сытости, сытостью они пресытились при рождении. Они стремились к власти, к переустройству мира таким образом, чтобы только человеку было человеково, а дрессированному медведю — медвежье.
Ну а где они сейчас? У нас давно никто не стремится к власти. Это считается дурным тоном, и вы это прекрасно знаете…
— Да. С тех пор, как во время так называемой заварушки эти дрессированные медведи растерзали последнего диктатора, стремиться к власти стало дурным тоном.
— Это не так. Вы же знаете, что это не так. Изобилие! Изобилие сделало стремление к власти дурным тоном! Зачем человеку стремиться к власти, когда в пресловутой дрожке он получает гораздо больше, чем может получить, находясь у власти… — Он понизил голос — А теперь появились слеги. Вы слыхали о слегах? Никто не знает толком, что это такое, но рассказывают фантастические вещи! Ценою пустячка — собственной жизни — вы можете прожить двадцать жизней. И каких жизней! Императора Всея Вселенной. Властелина Острова Женщин. Бога-Творца…
— Я не верю в это, — сказал человек с пластырем. — И потом, это аморально. А если это все-таки правда, то я скажу вам, чего нам недостает: жадной, жестокой, отлично вымуштрованной оккупационной армии.
— Вы рассуждаете как интель.
— Ничего подобного. Я еще давеча хотел сказать вам. Напрасно вы полагаете, что в стране нет элементов, недовольных сытостью и стремящихся к власти. Вы забыли интелей, дорогой советник. Им не нужны оккупанты. Если они придут к власти, они устроят режим пострашнее оккупационного.
— Мой дорогой друг, это заблуждение. В том-то и беда, что даже интели не стремятся к власти. Что бы они ни вытворяли, что бы о них не говорили, это весьма благородные люди. По крайней мере, субъективно. Им не нужна власть. Они хотят расшевелить, дать хоть какую-нибудь цель… Пусть самую варварскую. Но активную цель! Это совсем иное, чем ваша оккупационная армия. Вы хотите подавить, а они стремятся расшевелить, разбудить. И когда я сказал, что вы рассуждаете как интель, я имел в виду совсем другое. Я имел в виду ваш экстремизм, склонность к жестокости. Если интели и приветствовали бы оккупационную армию, то лишь как средство возбуждения общенародного духа, пробуждения народа… Вы понимаете?
— Духа нет, дорогой советник. Дух давно умер. Он захлебнулся в брюшном сале. Давайте с этим считаться и оставим глупые надежды.
Некоторое время они молчали, потом румяный советник проговорил.:
— Боже мой, боже мой… Дрожка… Меценаты… Рыбари… Перши и артики… Люди, куда мы идем? Что бы мы ни начинали делать, все разбивается вдребезги. Бросьте, говорят нам. Пусть будет просто весело и ни о чем не надо думать… Но где-то кто-то все-таки летит ведь к звездам! Где-то строят мезонные реакторы! Где-то создают новую педагогику! Где-то пишут книги, спорят, не соглашаются, думают, ошибаются, расплачиваются за ошибки, кровью и страданиями расплачиваются, а не глупыми искусственными слезами над трупиком белой кошечки…