Нелюдь
Шрифт:
Я поперхнулась. Сходить… Куда-нибудь… Что это значит? Ведь, как выяснилось, я ему совершенно безразлична. Я ему даже не понравилась, как женщина Мне в это верилось с трудом, но я понимала, что, вероятно, это так.
Знаешь, есть такой одесский анекдот. Идет в Одессе бракоразводный суд. И судья спрашивает у мужа: «Почему вы разводитесь с вашей Сарой?»
А муж отвечает: «Она меня не устраивает, как женщина».
И тогда в зале зашумели все, а судья гневно говорит: «Нет, вы посмотрите на этого фраера! Всю Одессу она устраивает, а
Так же было и со мной. Пока что я нравилась всем клиентам, с которыми имела дело. Гена был первым, кто смотрел на меня совершенно равнодушно.
И вдруг такое странное предложение!
Все-таки я прошу понять меня и мое состояние в тот момент. Пусть все так, как я сказала. Но…
Гена был значительно старше меня. Он был явно солидный уважаемый человек, не то, что я — жалкая фабричная работница и проститутка с ребенком на руках. И он предложил мне провести с ним день.
— А куда мы пойдем? — спросила я, когда отдышалась после того, как подавилась горячим кофе от неожиданности.
— Не знаю, — пожал он плечами. — Это все равно. А куда бы ты хотела?
— Мне нужно зайти к ребенку, — сказала я. Ведь моя соседка по общежитию не простит мне, если я подкину ей дочку на весь субботний день. Она и так ворчала все время. Надо будет опять подарить ей что-нибудь, как я это всегда делала.
— Мы можем взять твою дочку с собой, — сказал Гена, и я чуть не упала со стула.
Он, наверное, понимал мое состояние, потому что улыбнулся миролюбиво и подбадривающе и добавил:
— Возьмем твою дочку и пойдем, например, в парк. Сегодня хорошая погода, и мороз, кажется, спадает. Она ведь у тебя, наверное, мало гуляет.
Короче говоря, мы так и сделали. Я взяла Юльку, положила ее в коляску, в сидячую, и мы отправились в парк.
Полдня мы там прогуляли, а потом Гена дал мне свой телефон и сказал, чтобы я ему позвонила завтра.
Я была очень удивлена всем этим его поведением, но подозревать что-то плохое не могла. Ведь я сама видела, как он играл с маленькой Юлькой, как купил ей погремушку в магазине, куда мы зашли, и даже вдруг спросил у меня озабоченным голосом:
— Может быть, из вещей что-нибудь надо купить?
В общем, ты должен понять мое состояние.
Людмила сказала это и посмотрела на меня с торжеством, словно задала мне ребус для разгадки. И заранее знала, что я не смогу его разгадать.
И на самом деле все в ее рассказе было непонятно. Кто же ведет себя так странно ночью с проституткой, которую сам пригласил, а потом еще приглашает ее с ребенком гулять в выходной день в парк? Да еще покупает ребенку погремушку?
История странно напоминала старинные русские рассказы о бедной проститутке и благородном господине, который решил помочь ей. Очень жалостливые были рассказы… Короленко, Вересаев… Это уж не говоря о Толстом с Достоевским, которые просто обожали описывать благородных проституток и их чистую душу. Что за нелепое оригинальничанье!
Каким, право, извращенным умом надо обладать, чтобы придумать всех этих чистых Сонечек с Катюшами… Полноте, что же это такое? Или в России порядочных людей нет, чтобы литераторы выставляли проституток-подстилок в качестве носителей духовности? Или это делалось просто из желания поразить воображение читателя? Для оригинальности?
Я, пожалуй, принял бы описанного Людмилой Гену за одного из тех чудаков, что встречаются в классической русской литературе. Но слишком уж был изначально ироничен и недоброжелателен ее тон, когда она говорила о нем.
Я сдался и, пожав плечами, ответил, что не могу представить себе, как развивались дальнейшие события. Добавил только, что, вероятно, этот Гена все же не оказался маньяком. Это можно утверждать уже хотя бы потому, что Людмила сидит сейчас тут передо мной, живая и здоровая…
— Он и не был маньяком, — ответила она. — Он был партийным работником, как он мне сразу и сказал. Гена был заместителем секретаря парткома на большом предприятии.
— Ну что же, — заметил я. — И этим парням надо было как-то расслабляться. Дело житейское.
— Ну да, — ответила Людмила. — И вот, в тот вечер, когда мы с ним встретились, он был в ресторане с компанией таких же, как он сам — аппаратчиков.
И в тот самый вечер он узнал о том, что есть возможность ему получить повышение. Его могли сделать заведующим отделом в райкоме партии. А ты, наверное, помнишь, что это была уже большая фигура.
Как не помнить…
Хоть сам я и не имел никогда отношения ко всем ним структурам, но кто же тогда не знал, что такое заведующий отделом пусть даже и в райкоме партии? Это был человек…
Это был почти что секретарь райкома. Громовержец! Вроде бы и должность не высокая в масштабах страны и мира, а власти у него было побольше, чем у нынешнего мэра города. Одним взглядом мог человека с лица земли стереть. Спокойно, без напряжения. Любого.
Нынешние-то казнокрады — они разве страшны кому-то? Кто-то их уважает? Могут ли они хоть что-то реальное? Нет. Так, наворуют себе, дачки построят, детей пристроят и отвалят… Кто за границу, кто — в бизнес подастся. Схема, как говорится, накатанная. К ним у всех и отношение такое — плевое. Ворюги, они и есть ворюги. Мелочь пузатая…
Раньше не то было. «Да, были люди в наше время…»
— Ну вот, — продолжала Людмила. — И ему сказали, что должность скоро будет вакантна, и у Гены есть возможность ее занять. То есть, что его присматривают на это место. Он подходил по всем параметрам, по всем анкетным данным. Возраст, стаж партийной работы, образование. Словом, все.
Вот только оставалась одна проблема. Он был неженат, а ему прямо намекнули доброжелатели, что без этого никак нельзя. Никто завотделом не поставит неженатого. Тогда ведь помнишь, какие строгости были по части морального кодекса… И Гена понял, что ему срочно нужно жениться. А иначе место уплывет.