Нелюдь

Петров Дмитрий Николаевич

Когда мы познакомились с ней, она была еще подростком. А потом время шло, она становилась девушкой.

А становясь девушкой, она стала искать любви.

Мне тридцать пять лет. Рост — метр восемьдесят. Плечи широкие, глаза красивые, как утверждает моя мама и все окружающие. Я — преуспевающий доктор, человек свободный и независимый, что немаловажно для человеческого достоинства и самоуважения. Я не бегаю, поджав хвост, на государственную службу. Не трясусь перед начальством, не выпрашиваю какие-то гроши в виде «зарплаты». Это сказывается

на выражении лица…

Посмотрите на госслужащих. Какой бы ни был красивый и уверенный в себе человек, государственная служба непременно накладывает на него свой оттенок. Потому что это в любом случае — школа холуйства и унизительной зависимости. Я это сам проходил, так что знаю.

Послужишь «дяде» — и в лице твоем появится новое выражение, походка станет иной — специфической, наклон головы. Поневоле вспомнишь старину Некрасова:

И в лице твоем, полном движенья, Полном жизни, появится вдруг Выраженье тупого терпенья И бессмысленный вечный испуг…

Вот так хорошо сказал. Великий был поэт.

У меня все это давно прошло, я уже почти пять лет обеспечиваю себя сам. И теперь скажите, на кого обратить свою любовь, свое чувство молоденькой девушке — на сопляков-однокурсников в институте, или на часто бывающего в доме самостоятельною взрослого мужчину?

Сначала Юля обращала на меня мало внимания. Я был просто приятелем ее родителей. Родителей она не делила на папу и маму и не вдавалась в детали взаимоотношений между ними и применительно ко мне.

У девочек-подростков бывает всегда много проблем, и я попросту не вписывался в круг Юлиных интересов.

К своей чести должен сказать, что никогда не рассматривал Юлю в качестве любовного объекта. Никогда. Для того, чтобы спать с матерью и хотеть ее дочку, надо быть либо извращенцем, либо мопассановским героем. Да и то, кажется, Жорж Дюруа является единственным героем такого плана.

И кроме того, мы познакомились с Юлей, когда она была еще подростком, и я продолжал относиться к ней именно так. А поскольку я не страдал комплексом Гумберта из набоковской «Лолиты» — нимфетки меня не интересовали.

Другое дело, что мы все вместе не заметили, как Юля стала взрослой девушкой. И как она постепенно присмотрелась ко мне, другу матери, и как она решила «положить на меня глаз»…

Она именно так и сказала себе в тот момент. Потом она призналась мне в этом.

Поначалу я этого добросовестно не замечал. Юля не проявляла активность. Просто в какой-то момент я стал замечать ее взгляд, устремленный на меня. В нем появилось какое-то новое, непривычное выражение. Она смотрела на меня так, что я начинал чувствовать себя неловко.

Сперва я подумал, что это изучающий взгляд. Потом подумал, что — оценивающий.

Но все это было не то. Просто Юля как бы «примерила» меня к себе и наоборот. Занималась медитацией — представляла себе меня в роли любовника…

Решающие события произошли год назад.

Юля должна была прийти после экзамена в институте. Он начинался в одиннадцать, а закончится должен был часов в пять. Юля всегда страшно трусила на экзамене и никакими силами не могла заставить себя войти в аудиторию, где он проходит. Поэтому каждый раз подружки буквально впихивали ее последней. И Юля сдавала экзамен последней, когда отступать уже было некуда.

И в тот раз мы думали, что так и будет.

С утра я приехал к Людмиле и мы отлично провели день. Она только сказала мне просительным тоном, что к трем часам нам нужно все закончить и одеться, потому что после трех уже будет опасность того, что вернется с экзамена Юля. Кстати, это был последний экзамен в той сессии, и я специально даже принес с собой бутылку шампанского. Мы планировали, что дождемся Юлиного возвращения, и все втроем отметим ее последний экзамен.

Геннадия Андреевича как всегда дома не было. Он уехал в одну из своих бесконечных служебных командировок. Где только он не колесил в поисках выгодных контрактов? От Алтая до Прибалтики, и к его чести, всегда возвращался с победой.

Вот мы с Людмилой и «расслабились», думая что Юли еще долго не будет дома. А то ли она в тот раз решилась пойти сдавать экзамен раньше других, то ли экзаменующихся было немного, но только Юля пришла домой ровно в два часа дня.

Она открыла дверь своим ключом, так что получилось бесшумно, и радостно влетела в комнату…

И конечно застала нас с Людмилой совершенно голыми на кровати. Да еще в совершенно недвусмысленной позе.

К несчастью вышло так, что мы не сразу еще и заметили, что Юля стоит в дверях и смотрит на нас, заметили мы только тогда, когда она вскрикнула и выскочила в другую комнату.

— Это ужасно, — сказала Людмила, от беспомощности и досады закрывая лицо руками.

— Да, нехорошо получилось, — согласился я, не зная, что тут можно теперь предпринять.

Потом мы вдруг услышали из соседней комнаты звон бьющейся посуды.

— Что она там делает? — недоуменно спросил и, натягивая штаны.

— Она достает из серванта посуду и бьет ее об пол, — ответила Людмила, догадавшись о природе доносящихся звуков.

— Зачем? — спросил я и тут же сам понял, что говорю глупость.

— А ты сам не понимаешь, зачем? — пожали плечами Людмила.

Звон продолжался. Один раз, второй, третий, четвертый…

— Нет, это невозможно, — наконец раздраженно сказала Людмила, набрасывая на белые полные плечи халатик. — Так можно совсем без посуды остаться. Всему же есть предел.

Она вышла в соседнюю комнату и вскоре действительно звон прекратился. Потом Людмила рассказала мне, что Юля стояла у серванта, доставала по одному хрустальные бокалы и с ожесточением трескала их об пол.