Нелюдь
Шрифт:
— Что вы имеете в виду? — озадаченно спросил Феликс, заерзав на кожаном сиденье.
— Если все так, как вы говорите, — произнес сыщик, — то эти итальянские доктора-гуманисты вовсе и не контачат с нашими бандитами. Значит, если они ничего знать не хотят, у них есть посредник. Вот с ним эти доктора и имеют дело. А он, в свою очередь, и выступает в роли заказчика для наших бандитов.
— Может быть, — согласился доктор. — И что же?
— Все правильно, — размышляя сам с собой сказал Скелет. — Конечно, умные ученые врачи не станут иметь дело с головорезами. Они имеют дело с одним очень приличным человеком. Этот
— Честно говоря, я и сам об этом думал, — признался Феликс. — И представлял себе именно такого человека.
— Вот его и надо бы поймать, — сказал Скелет мечтательно. — Вот его и потрясти как следует. У него как раз полмиллиона есть, которые вам требуются.
— Но этот человек ведь живет за границей? — возразил Феликс, хотя вдруг почувствовал, что слова Скелета — не пустая болтовня, и в принципе все может получиться.
И все будет хорошо — они достанут требуемую сумму, и Юле сделают операцию. Она станет видеть, и они поженятся… Вот только найти того, главного, кто организовал этот страшный бизнес и кто получает главные деньги.
— Ну и что — за границей? — пожал плечами Скелет. — Во-первых, и за границей можно достать этого человечка… А во-вторых, он ведь, наверное, приезжает сюда за «товаром». А даже если он кого-то посылает, все равно это его спасет от таможни, от закона, но не от меня.
Феликс понял, что Скелет имеет в виду. Тот, главный организатор, может бояться возить через границу человеческие органы в контейнерах. Он может посылать сюда своего курьера, экспедитора. Если поймают на таможне — сидеть в русской тюрьме будет экспедитор. Ну, посидит, потом выйдет… Вероятно, у них есть на этот счет даже какая-нибудь договоренность. Может быть, главный что-нибудь приплачивает курьеру за риск. Или заранее положил на имя того в банк какую-нибудь сумму…
— От меня-то он все равно не уйдет, — сказал с уверенностью Скелет. — Курьер может молчать на допросах в угро, в службе безопасности, на суде… Но если его поймаю я, то со мной он молчать не станет, вы же понимаете, — Скелет мягко улыбнулся.
Посмотрев в ласково-мечтательную улыбку Скелета, Феликс понял, что если курьер попадется Скелету, то он расскажет все. Включая половую жизнь своей прабабушки…
— Приехали, — вдруг сказал Скелет, останавливая машину возле здания с надписью «Районная администрация». На крыше развевался гордый российский триколор, а в дверях стоял, ковыряя спичкой в зубах, скучающий милиционер.
— Что-то я устал, — сказал Скелет, откидываясь на сиденьи и закуривая. — Вы уж, доктор, не в службу, а в дружбу, зайдите вон в тот магазин. Купите, пожалуйста, бутылку французского коньяка и коробку конфет. Только хорошую коробку, большую и с яркой упаковкой.
— Зачем? — не понял Феликс и тут же сам догадался.
— Взятку давать будем? — спросил он.
— Это не взятка, — ответил равнодушно Скелет. — Просто они же не обязаны давать нам информацию. Тем более, что нам нужна подробная… Ну вот, если на мужика попадем — коньяк отдадим, а если на бабу — то конфеты. Только поярче упаковку, не забудьте. Исполкомовские дамочки любят, чтобы все было в глянцевой упаковке.
Пока Феликс ходил в магазин, Скелет обдумывал идею, которая пришла ему спонтанно в голову. Действительно, хорошо бы не просто поубивать исполнителей, а еще и выйти на организатора. И потрясти его хорошенько. Взять деньги на лечение несчастной девушки Юли, а все остальное пойдет Скелету. Очень хорошо. Справедливо и благородно. А парня потом убить. Все равно ему незачем жить на свете.
А Феликс, пока ходил туда и обратно, размышлял о том, что Скелет не зря получил свои десять миллионов от Геннадия Андреевича. И получит еще десять, когда найдет.
Он явно хорошо отрабатывал эту сумму. Хотя, с другой стороны, что это за деньги в наше время? Ну, комнату в коммуналке можно купить. Причем, плохую комнату. Или паршивенькую русскую машинку — какой-нибудь «Москвич»… Разве это эквивалентно риску, которому Скелет подвергает себя в этом деле?
Феликс был вообще очень удивлен поступком Геннадия Андреевича. Он не предполагал, что тот окажется столь мстительным и решительным человеком. И что не пожалеет двадцати миллионов для того, чтобы только те преступники были убиты. Он даже хотел получить их глаза. Интересно, что он собирался с ними делать? Исполнять вокруг них ритуальный танец мести?
В первый же день, когда Юлю только привезли домой, Геннадий завел Феликса в дальнюю комнату и сказал, что хочет нанять частного детектива. И что не пожалеет денег для расследования и наказания.
— И что вы хотите от меня? — спросил тогда Феликс. Он был слишком потрясен случившимся и только что увиденным на лице у Юли, чтобы сохранять спокойствие. Вообще, казалось, что спокоен во всем доме один Геннадий. Он и говорил спокойным голосом, и держался тверже.
«Вот что значит партийная закалка, — еще раз подумал тогда Феликс и обиделся на Геннадия: — Вот ведь, что значит холодное сердце. У него дочь ослеплена какими-то подонками, а он сохраняет спокойствие».
Но тут же был вынужден пересмотреть свой взгляд, потому что Геннадий вдруг сел на стул, как будто у него подкосились ноги, и сказал:
— Дело в том, что я ничего не пожалею, чтобы отомстить… Вы понимаете, это нужно сделать обязательно, — голос у него был все такой же твердый и ровный, как прежде, только в нем вдруг что-то зазвенело. То ли сталь, то ли слезы. Он взглянул на Феликса своими водянистыми глазами и произнес тихо и спокойно:
— Вы, наверное, удивлялись все это время, почему я живу с Людмилой и с Юлей хотя теперь это уже не имеет значения… Мог бы и разойтись. Жил бы со своими мальчиками, очень даже удобно. Теперь это никого не волнует. Думали ведь об этом.
Феликс кивнул и не смог ничего сказать.
— И я думал, — продолжал Геннадий. — И понял, что я без них не могу. Потому что они — моя семья. И я ощущаю себя мужем и отцом. Наверное, вам это трудно понять… Вы думаете, раз гомосексуалист — значит ему ничего не нужно, кроме мальчиков. Это не так. И я был счастлив все эти годы. У меня была семья, у меня — два близких человека, которых я люблю. А теперь эти твари ослепили мою дочь. Но пусть не надеются — я сделаю все, и их найдут.