Немецкая идеология
Шрифт:
После этих поразительных приключений со сверхштатными чиновниками, казначеями и регистраторами происходит великое приключение святого Санчо с знаменитым конем Клавиленьо, предсказанное пророком Сервантесом в Новом завете, в XLI главе. Санчо садится на волшебного коня политической экономии и определяет минимум заработной платы при помощи «Святого». Правда, и здесь он обнаруживает свою прирожденную робость и сначала отказывается сесть на летающего коня, уносящего его далеко выше туч, в область, «где рождаются град, снег, гром и молния». Но «герцог», т.е. «государство», ободряет его, и вслед за тем как уселся в седло более смелый и опытный Дон Кихот-Шелига, наш храбрый Санчо также взбирается на лошадиный круп. И как только рука Шелиги повернула винт на голове коня, конь тотчас же взвился высоко в воздух, и все дамы – в особенности Мариторнес – закричали им вслед: «Пусть согласный с собой эгоизм сопровождает Тебя, мужественный рыцарь, и Тебя, еще более мужественный оруженосец, и да удастся вам освободить нас от призрака Маламбруно, от „Святого“. Но только сохраняй равновесие, мужественный Санчо, чтобы не упасть и чтобы с Тобой не произошло того, что приключилось с Фаэтоном, когда он захотел управлять колесницей солнца!»
«Если
«Если мы допустим… то заметим». Следовало сказать: то допустим. Допустив, что в государстве существуют «подчиняющие» и «подчиненные», мы тем самым «допустили», что первые имеют «привилегии» по сравнению с последними. Но стилистическую красоту этой фразы, равно как и внезапное признание «сущности» и «природы» некоей вещи, мы приписываем робости и замешательству нашего Санчо, с трудом сохраняющего равновесие во время своего воздушного полета, – мы относим это также и за счет зажженных под его носом ракет. Мы не удивляемся даже тому, что святой Санчо выводит следствия конкуренции не из конкуренции, а из бюрократии, и снова утверждает, что заработная плата определяется государством [357] .
357
Далее в рукописи перечеркнуто: «Он здесь опять не принимает во внимание, что „обсчитывание“ и „обдирание“ рабочих в современном мире основано на отсутствии у них имущества и что это отсутствие имущества находится в прямом противоречии с заверением, которое всякие Санчо подсовывают либеральным буржуа, – заверением, что посредством парцелляции землевладения они предоставляют собственность каждому». Ред.
Он не понимает, что постоянные колебания заработной платы разбивают вдребезги всю его прекрасную теорию; при более внимательном изучении отношений промышленности он нашел бы, конечно, примеры того, что какой-нибудь фабрикант, согласно всеобщим законам конкуренции, мог бы оказаться «обдираемым» и «обсчитываемым» своими рабочими, если бы эти юридические и моральные выражения не утратили всякий смысл в рамках конкуренции.
В каком простецком и мелкобуржуазном виде отражаются в единственном черепе Санчо всеохватывающие мировые отношения, какие старания, в качестве школьного наставника, прилагает он к тому, чтобы извлекать для себя из всех этих отношений только полезные моральные уроки и, вместе с тем, опровергать эти отношения моральными же постулатами, – об этом опять-таки ярко свидетельствует карликовый формат, в который сжимается для него конкуренция. Мы должны привести in extenso [358] это несравненное место, чтобы «ничто не пропало даром».
358
– полностью. Ред.
«Что касается опять-таки конкуренции, то она существует лишь потому, что не все берутся за свое делои не все приходят к соглашениюдруг с другом относительно него. Так, например, хлеб составляет предмет потребления для всех жителей какого-нибудь города; поэтому они могли бы легко столковаться между собой и устроить общественную хлебопекарню. Вместо этого они предоставляют поставку этого предмета потребления конкурирующим между собой пекарям, точно так же поставку мяса – мясникам, а вина – виноторговцам и т.д. …Если Яне забочусь о Своемделе, то должен довольствоватьсятем, что другим угоднобудет предоставить Мне. Иметь хлеб – это Мое дело, Мое желание и стремление, и, однако, это дело предоставляют пекарям, рассчитывая самое большее на то, что благодаря их вражде, соперничеству, соревнованию – словом, их конкуренции, можно будет получить выгоду, на которую нельзя было рассчитывать при цеховом строе, когда право хлебопечения безраздельнопринадлежало цеховым мастерам» (стр. 365).
Для нашего мелкого буржуа весьма характерно, что он рекомендует здесь своим собратьям-обывателям, в противовес конкуренции, такое мероприятие, как общественные хлебопекарни, которые сплошь и рядом существовали при цеховом строе и были уничтожены более дешевым способом производства, связанным с конкуренцией, – рекомендует мероприятие чисто местного типа, которое могло удержаться лишь при ограниченных отношениях и неизбежно должно было погибнуть вместе с появлением конкуренции, уничтожившей эту местную ограниченность. Из факта конкуренции он не вынес даже того урока, что «потребность», например, в хлебе каждый день иная; он не понял, что вовсе не от него зависит, будет ли еще завтра хлеб «его насущным делом» и будут ли еще другие признавать насущным делом его потребность, и что в рамках конкуренции цена хлеба определяется издержками производства, а не произволом пекарей. Он игнорирует все те отношения, которые впервые созданы конкуренцией: уничтожение местной ограниченности, установление средств сообщения, развитое разделение труда, мировые сношения, пролетариат, машины и т.д., и с прискорбием озирается назад, на средневековое мещанство. Насчет конкуренции он знает только то, что она есть «вражда, соперничество и соревнование»; ее связь с разделением труда, с отношением между спросом и предложением и т.д. его не интересует [359] . Что буржуа повсюду, где
359
Далее в рукописи перечеркнуто: «Они могли бы „прийти к соглашению“ с самого начала. Что только конкуренция делает вообще возможным „соглашение“ (если употребить данное, относящееся к области морали, слово), что в силу противоположности классовых интересов о санчевском всеобщем „соглашении“ не может быть и речи, – до этого нашему мудрецу мало дела. Вообще эти немецкие философы возводят свое собственное местно-ограниченное убожество в нечто всемирно-историческое, воображая, что в важнейших по своему историческому значению отношениях недоставало всего только их мудрости, чтобы закончить дело „соглашением“ и привести все в надлежащий порядок. Что на подобных фантазиях далеко не уедешь, – это видно на примере нашего Санчо». Ред.
360
Далее в рукописи перечеркнуто: «„Они“ должны „вступить в соглашение“ относительно общественной хлебопекарни. Что эти „они“, эти „все“, в каждую эпоху и при различных отношениях, сами являются различными индивидами с различными интересами, – это, конечно, совершенно не касается нашего Санчо. Вообще, индивиды во всей предшествующей истории делали ту ошибку, что не усваивали с места в карьер ту заумную „мудрость“, с которой наши немецкие философы задним числом разглагольствуют относительно истории». Ред.
«Конкуренцию ввели потому, что считали ее благом для всех. Насчет нее сговорились, к ней попытались подойти сообща… относительно нее пришли примерно к такому же соглашению, какое находят целесообразным… охотники, когда они рассыпаются по лесу и охотятся „в одиночку“… Правда, теперь оказывается… что при конкуренции не каждый получает… свою выгоду».
«Оказывается», что Санчо знает об охоте ровно столько же, сколько о конкуренции. Он говорит не об облаве на зверя и не о псовой охоте, а об охоте в необыкновенном смысле слова. Ему остается еще только написать по вышеуказанным принципам новую историю промышленности и торговли и создать «Союз» для подобной необыкновенной охоты.
В том же самом мирном, уютно-идиллическом стиле, – стиле газеты для поселян, – говорит он об отношении конкуренции к нравственности.
«То из телесных благ, что человек как таковой» (!) «не может удержать за собой, мы вправе отнять у него – таков смысл конкуренции, свободы промысла. Достается нам также и то, чего он не может удержать из духовных благ. Неприкосновенны только освященныеблага. Освященные и гарантированные – кем?.. Человеком или понятием, понятием данного явления». В качестве примера подобных освященных благ он приводит «жизнь», «свободу личности», «религию», «честь», «чувство приличия», «чувство стыда» и т.д. (стр. 325).
Все эти «освященные блага» Штирнер «вправе» отнять в развитых странах хоть и не у «человека как такового», но у действительного человека, – разумеется, путем конкуренции и в ее рамках. Великий общественный переворот, произведенный конкуренцией, – переворот, который превратил взаимоотношения буржуа между собой и их отношения к пролетариям в чисто денежные отношения, а все вышеназванные «освященные блага» превратил в предметы торговли и который разрушил для пролетариев все естественно возникшие и традиционные отношения, например семейные и политические, вместе со всей их идеологической надстройкой, – эта могучая революция исходила, разумеется, не из Германии. Германия играла в ней лишь пассивную роль: она дала отнять у себя свои освященные блага, не получив за них даже обычной цены. Поэтому и наш немецкий мелкий буржуа знает лишь лицемерные заверения буржуа насчет моральных границ конкуренции, – заверения тех самых буржуа, которые ежедневно попирают ногами «освященные блага» пролетариев, их «честь», «чувство стыда», «свободу личности» и лишают их даже религиозного обучения. В этих, служащих ему убежищем, «моральных границах» он видит истинный «смысл» конкуренции, а ее действительность не соответствует ее смыслу.
Санчо резюмирует результаты своих исследований по вопросу о конкуренции в следующей фразе:
«Свободна ли конкуренция, которую в тысячи границ втискивает государство, этот, по бюргерскому принципу, верховный владыка?» (стр. 347)
«Бюргерский принцип» Санчо – всюду делать из «государства» «владыку» и считать границы конкуренции, вытекающие из способа производства и общения, теми границами, в которые «государство» «втискивает» конкуренцию, – высказывается здесь еще раз с подобающим «возмущением».