Немецкая идеология
Шрифт:
Различие между революцией и штирнеровским бунтом состоит не в том, – как это думает Штирнер, – что первая есть политическое или социальное деяние, а второй – эгоистическое деяние, а в том, что революция есть деяние, а бунт не является таковым. Вся бессмысленность выдвигаемой Штирнером противоположности тотчас же обнаруживается в том, что он говорит о «Революции» как о некоем юридическом лице, которое должно бороться с «Существующим» – другим юридическим лицом. Если бы святой Санчо изучил различные действительныереволюции и революционные попытки, то, может быть, он нашел бы в них даже те формы, которые он смутно предчувствовал, создавая свой идеологический «бунт»; он нашел бы их, например, у корсиканцев, ирландцев, русских крепостных и вообще у нецивилизованных народов. Если бы, далее, он интересовался действительными, «существующими» во всякой революции индивидами и их отношениями, вместо того чтобы довольствоваться чистым Я и «Существующим», т.е. субстанцией (фраза, для ниспровержения которой не нужна вовсе революция, а достаточно просто странствующего рыцаря вроде святого Бруно), то, может быть, он понял бы, что
О глубине понимания святым Санчо «революции» свидетельствует следующее его изречение: «Хотя следствием бунта и является изменение существующих условий, но исходит он не из этого изменения». Это предполагает, в виде антитезы, что революция исходит «из изменения существующих условий», т.е. что революция исходит из революции. Бунт же, наоборот, «исходит из недовольства людей собой». Это «недовольство собой» отлично подходит к прежним фразам насчет особенности и «согласного с собой эгоиста», который всегда может идти «своей собственной дорогой», всегда доволен собой и в каждое мгновение есть то, чем он может быть. Недовольство собой есть либо недовольство собой в рамках определенного положения, которое обусловливает всю личность, например недовольство своим положением рабочего, либо оно есть моральное недовольство. Стало быть, в первом случае, это – одновременно и главным образом – недовольство существующими отношениями; во втором случае – идеологическое выражение самих этих отношений, отнюдь не выходящее из их рамок, а целиком относящееся к этим отношениям. Первый случай приводит, по мнению Санчо, к революции; поэтому для бунта остается только второй случай – моральноенедовольство собой. «Существующее» есть, как мы знаем, «Святое»; следовательно, «недовольство собой» сводится к моральному недовольству собой как святым, т.е. как верующим в Святое, в Существующее. Только раздосадованному школьному наставнику могло прийти в голову основывать свое рассуждение о революции и бунте на довольстве и недовольстве, т.е. на настроениях, целиком принадлежащих мелкобуржуазному кругу, откуда, как мы постоянно видим, святой Санчо черпает свое вдохновение.
Мы уже знаем, какой смысл имеет «выход из рамок существующего». Это – старая фантазия, будто государство рушится само собой, как только из него выйдут все его члены, и будто деньги потеряют свое значение, если все рабочие откажутся принимать их. Уже в гипотетической форме этого предложения обнаруживаются вся фантастика и бессилие благочестивого пожелания. Это – старая иллюзия, будто только от доброй воли людей зависит изменить существующие отношения и будто существующие отношения – не что иное, как идеи. Изменение сознания изолированно от отношений, – чем философы занимаются как профессией, ремеслом, – само есть продукт существующих отношений и неотделимо от них. Это идеальное возвышение над миром есть идеологическое выражение бессилия философов по отношению к миру. Их идеологическое бахвальство ежедневно разоблачается практикой.
Во всяком случае Санчо не «поднял бунта» против своей собственной путаницы, когда он писал эти строки. На одной стороне у него – «изменение существующих условий», а на другой – «люди», и обе эти стороны совершенно оторваны друг от друга. Санчо и не подумает о том, что «условия» были искони условиями этих людей и что эти условия никогда не могли изменяться без того, чтобы изменялись люди и, уж коли так угодно, чтобы они были «недовольны собой» в старых условиях. Он думает, что наносит смертельный удар революции, утверждая, что она имеет целью новое устройство, в то время как бунт ведет к тому, что мы не позволяем больше другим нас устраивать, а устраиваемся Сами. Но уже из того, что «Мы» устраиваемся «Сами», что бунтовщиками являемся «Мы», вытекает, что отдельный индивид, несмотря на все «внутреннее сопротивление» Санчо, должен «согласиться» с тем, что «Мы» «устраиваем» его, и, следовательно, революция и бунт отличаются друг от друга лишь тем, что в случае революции это знают, в случае же бунта обольщаются иллюзиями. Затем у Санчо остается под вопросом, « увенчается ли успехом» бунт или нет. Неясно, почему бы бунту не«увенчаться успехом», и еще менее ясно, почему бы этот успех должен был иметь место, раз каждый из бунтовщиков идет лишь своим собственным путем. Ведь здесь неизбежно вмешались бы мирские отношения, которые поставили бы бунтовщиков перед необходимостью совместногодействия, перед необходимостью такого действия, которое было бы «политическим или социальным», независимо от того, исходит ли оно из эгоистических мотивов или нет. Другое «ничтожное различение», основанное опять-таки на путанице, это – проводимое Санчо различие между «ниспровержением» существующего и «возвышением» над ним, точно при ниспровержении он не возвышается над существующим, а при возвышении не ниспровергает его, хотя бы лишь постольку, поскольку оно существует в нем самом. Впрочем, ни простым «ниспровержением», ни простым «самовозвышением» не сказано ровно ничего; что также и в революции имеет место «самовозвышение» – это Санчо мог бы увидеть из того, что во французской революции призыв «Levons-nous!» {280}был популярным лозунгом.
«Создавать учреждения– таково веление» (!) «революции, поднятьсяили восстать– требование бунта. Революционные умы были заняты выбором государственного строя, и весь этот политический период наполнен борьбой вокруг государственного строя и связанных с ним вопросов,
Верно, что французская революция имела своим следствием ряд учреждений; верно, что Emp"orung [366] происходит от слова «empor» [367] ; точно так же верно, что во время революции и после нее боролись за установление государственного строя; верно и то, что были выдвинуты различные проекты социальных систем; не менее верно, что Прудон говорил об анархии. Из пяти этих фактов Санчо ухитряется состряпать вышеприведенную фразу.
366
– бунт. Ред.
367
– вверх, кверху. Ред.
Из того факта, что французская революция привела к «учреждениям», Санчо заключает, что это вообще «веление» всякой революции. Из того, что политическая революция была политической революцией, в которой социальный переворот получил также официальное выражение в виде борьбы за государственный строй, Санчо, полагаясь на своего маклера по делам истории [368] , заключает, что в ней боролись за лучший государственный строй. К этому открытию он присоединяет при помощи словечек «подобно тому как» – упоминание о социальных системах. В эпоху буржуазии занимались вопросами государственного строя, «подобно тому как» в наше время были разработаны различные социальные системы. Такова связь мыслей в вышеприведенном предложении.
368
– намек на Б. Бауэра. Ред.
Уже из того, что нами было сказано выше против Фейербаха, следует, что прошлые революции, протекавшие в условиях разделения труда, должны были приводить к новым политическим учреждениям; оттуда же следует, что коммунистическая революция, уничтожающая разделение труда, в конечном итоге устраняет политические учреждения [369] ; и оттуда же, наконец, вытекает, что коммунистическая революция будет сообразовываться не с «общественными учреждениями, созданными изобретательностью социальных талантов», а с производительными силами.
369
См. с. 36. Ред.
Но «быть свободным от всякого государственного строя – вот к чему стремится бунтовщик!». «Прирожденный свободный», заранее свободный от всего, – он стремится в конце времен освободиться от государственного строя.
Надо еще заметить, что возникновению санчевского «бунта» содействовали всякого рода прежние иллюзии нашего простака, между прочим, и вера, будто индивиды, совершающие революцию, связаны какими-то идеальными узами и будто, «поднимая щит», они ограничиваются тем, что поднимают на щит новое понятие, навязчивую идею, призрак, привидение – «Святое». Санчо заставляет их выбить из своей головы эту идеальную связь, благодаря чему в его представлении революционеры превращаются в какую-то беспорядочную банду, которая может еще только «бунтовать». К тому же он слышал, что конкуренция есть война всех против всех {281}, и положение это, в смешении с его лишенной святости революцией, образует главный фактор его «бунта».
«Подыскивая, для большей ясности, сравнение, Я, вопреки ожиданию, вспоминаю об основании христианства» (стр. 423). «Христос, – узнаем мы здесь, – был не революционером, а восставшим бунтовщиком. Поэтому для него было важно толькоодно: „будьте мудры, как змии“» (там же).
Для полного удовлетворения «ожидания» Санчо и для оправдания его «только», не должно было бы существовать второй половины приведенного сейчас евангельского изречения (Евангелие от Матфея, 10, 16): «и кротки, как голуби». Христос должен здесь вторично фигурировать в качестве исторического лица для того, чтобы разыгрывать ту же роль, какую играли выше монголы и негры. И опять-таки неизвестно, должен ли Христос служить пояснением к бунту или же бунт – пояснением к Христу. Христианско-германское легковерие нашего святого концентрируется в утверждении, что Христос «иссушил источники жизни всего языческого мира, с которыми, впрочем, и без того» (следовало бы сказать: и без него) [370] «должно было увянуть существующее государство» (стр. 424). – Увядший цветок поповского красноречия! Смотри выше о «Древних». Впрочем, credo ut intelligam [371] , или же – все это для того, чтобы Я отыскал, «для большей ясности, сравнение».
370
В оригинале игра слов: «ohnehin» – «и без того», «ohne ihn» – «без него». Ред.
371
– верую, чтобы уразуметь. Выражение принадлежит средневековому схоласту Ансельму Кентерберийскому. Ред.