Немецкая романтическая повесть. Том II
Шрифт:
В это время я внезапно услыхал вдали, в лесу, конский топот. Я затаил дыхание и стал прислушиваться: топот все близился, и я уже мог различить храп коней. И действительно, вскоре из-за деревьев показалось двое всадников; они остановились у лесной опушки и, насколько я мог различить по их теням, внезапно задвигавшимся на лунной поляне, оживленно стали шептаться друг с другом, указывая при этом длинными темными руками то туда, то сюда. — Дома, когда моя покойная матушка рассказывала мне про дремучие леса и свирепых разбойников, я всегда втайне желал, чтобы со мной приключилась подобная история. Вот и поплатился я за свои неразумные и дерзкие мысли! — Я растянулся во всю длину под той самой липой, где сидел, и, как можно незаметнее, дополз до первого попавшегося сука, по которому проворно взобрался наверх. Но, как только я повис на суку до половины и занес ногу,
Лошадь испугалась, когда я внезапно спрыгнул. Всадник похлопал ее по шее и, смеясь, молвил: «И мы также заблудились, значит мы товарищи; мне думается, ты мог бы нам помочь отыскать дорогу в Б. В накладе не останешься». Тщетно я старался доказать, что вовсе не знаю, где лежит Б., и что я лучше пойду, спрошу в гостинице или проведу их в селенье. Малый не давал себя урезонить. Он преспокойно вытащил из-за пояса пистолет, внушительно сверкнувший в лунном сиянии, «Итак, любезный, — дружелюбно обратился он ко мне, то отирая дуло пистолета, то разглядывая его, — итак, любезный, ты будешь столь добр и сам укажешь нам путь в Б.».
Делать было нечего. Если я найду дорогу, я попаду в шайку разбойников, где меня наверняка поколотят, так как при мне нет денег; если я не найду дороги — меня точно так же поколотят. Не долго думая, свернул я по первой попавшейся тропинке, которая тянулась от гостиницы, минуя селенье. Всадник подскакал к своему спутнику, и оба шагом последовали на известном расстоянии за мной. Итак, озаренные лунным светом, двинулись мы в путь, можно сказать, наудачу. Лесная дорога вела все время вдоль горного склона. Временами сквозь вершины сосен, поднимавшихся снизу и шелестевших во мраке, открывался далекий вид на тихие долины, кое-где щелкал соловей, в дальних селах слышался лай собак. Из глубины раздавался шум горной речки, иногда поблескивавшей в сиянии луны. Вдобавок к этому — мерный топот копыт, отрывистые и непонятные слова, которыми беспрестанно перебрасывались всадники, и, наконец, яркий лунный свет и длинные тени деревьев, попеременно падающих на обоих мужчин, так что они казались мне то темными, то светлыми, то маленькими, то огромными. У меня помутилось в голове, как если бы я был погружен в глубокое забытье и никак не мог пробудиться. Я продолжал бодро шагать вперед. Ведь должны же мы, наконец, выбраться из этого леса и мрака, думалось мне.
Вдруг на небе местами показались длинные красноватые отсветы, сперва незаметно, будто дыханье, на зеркале, а высоко над тихой долиной зазвенел первый жаворонок. С наступлением утра у меня отлегло от сердца и прошел всякий страх. Всадники же вытягивали шеи, повсюду озираясь, и, казалось, только сейчас увидали, что мы находимся не на верном пути. Они снова заболтали без умолку, и я понял, что они говорят про меня; мне даже показалось, будто один из них опасается, не мошенник ли я, который заведет их в лесу куда-нибудь. Меня это позабавило: чем более редела чаща, тем храбрее становился я, особенно, когда мы вышли на открытую лесную поляну. Я дико оглянулся по сторонам, засунул в рот пальцы и раза два свистнул на манер воров, когда они хотят подать друг другу знак.
«Стой!» — закричал вдруг один из всадников, да так, что у меня душа в пятки ушла. Обернувшись, я увидел, что они оба спешились и привязали лошадей к дереву. Один из них подбежал ко мне, поглядел на меня в упор и вдруг разразился неудержимым хохотом. Должен сознаться, дурацкий смех очень меня раздосадовал. А он проговорил: «Да ведь это садовник, то-есть, я хотел сказать, смотритель из усадьбы».
Я вытаращил глаза на него, но не смог его припомнить, да и слишком много дела было бы у меня запоминать всех молодых господ замка, гулявших там. А он продолжал хохотать: «Да ведь это чудесно! Ты, насколько вижу, без дела, ну, а нам нужен слуга; Оставайся у нас, и у тебя будет не больно много работы», — Я было совсем оторопел и наконец вымолвил, что как раз намереваюсь предпринять путешествие в Италию. «В Италию? — обрадовался незнакомец, — туда и мы направляемся!» — «Ах, если так, я согласен!» — воскликнул я и на радостях достал из сумки свою скрипку и заиграл так, что разбудил птиц в лесу. А господин, между тем, схватил другого господина и, как безумный, стал вальсировать с ним по траве.
Вдруг они остановились. «Честное слово, — воскликнул один из них, — вон там уже виднеется колокольня Б.! Ну, теперь мы скоро будем на месте». Он вынул часы с репетицией и нажал кнопку, затем покачал головой и снова пустил их. «Нет, — молвил он, — так дело не пойдет, эдак мы прибудем слишком рано, это может плохо кончиться!»
Они достали с седел пироги, жаркое и вино, разостлали на зеленой траве пеструю скатерть, расположились на привал и принялись с удовольствием закусывать, щедро наделив при этом и меня, что было совсем неплохо, так как я уже несколько дней, можно сказать, не ел. «Да будет тебе известно, — обратился ко мне один из них, — но ты ведь нас не знаешь?» — Я покачал головой. «Итак, да будет тебе известно: я — художник Леонхард, а он — тоже художник, по имени Гвидо».
Теперь, в утреннем свете я мог лучше разглядеть обоих художников. Один из них, господин Леонхард, был высокого роста, стройный, темноволосый; взгляд у него был веселый, пламенный. Другой казался много моложе, ниже ростом и тоньше; одет он был, по выражению швейцара, на старонемецкий манер, в белых воротничках, открывавших шею; длинные темные кудри то и дело нависали ему на миловидное лицо, так что их приходилось беспрестанно откидывать. — Вдоволь насытившись, он взял мою скрипку, лежавшую рядом со мной на земле, присел на срубленное дерево и стал перебирать струны. И тут он спел песенку звонко, словно лесная пташка, так что мне она проникла в само, сердце:
Только утра первый луч Долетит в долину с круч — Зашумят леса ветвями: «Ввысь! Смелей! Взмахни крылами!» Путник шляпою взмахнет И в восторге запоет: «Песнь крылата, как и птица, — Пусть она свободно мчится!»При этом алый луч зари играл на его томном лице и черных влюбленных глазах. Я же до того устал, что и слова, и ноты — все спуталось у меня, и я крепко уснул, пока он пел.
Когда я стал пробуждаться, я услыхал все еще в полусне, что оба художника продолжают свою беседу и птицы поют надо мной, а сквозь сомкнутые веки я ощущал утренние лучи, и было не светло и не темно, как если бы солнце просвечивало сквозь красные шелковые занавески. «Come `e bello!» [9] раздалось возле меня. Я раскрыл глаза и увидал молодого художника, склонившегося надо мной в ярком утреннем блеске; кудри его свесились так, что виднелись одни только большие черные глаза.
9
Как он красив! Д. У.
Я вскочил; уже совсем рассвело. Господин Леонхард, казалось, был не в духе, на лбу у него прорезались две гневные морщины, и он стал торопить нас в путь. Другой художник только откидывал кудри с лица и продолжал невозмутимо напевать свою песенку, пока он взнуздывал коня; кончилось тем, что Леонхард громко рассмеялся, схватил бутылку, стоявшую на траве, и разлил по стаканам остаток вина. «За счастливое прибытие!» — воскликнул он; оба чокнулись так, что стекло зазвенело. Затем Леонхард подбросил пустую бутылку вверх, и она весело сверкнула в лучах зари.
Наконец они сели на коней, а я с новыми силами последовал за ними, Прямо перед нами расстилалась необозримая долина, в которую мы и спустились. Как там все сверкало и шумело, искрилось и ликовало. На душе у меня было так привольно и радостно, словно я с горы готов был унестись на крыльях в чудесный край.
Глава четвертая
Итак, прощайте и мельница и замок и швейцар! Мы неслись так, что у меня шляпу чуть не срывало ветром. Справа и слева мелькали села и города и виноградники — просто в глазах рябило; позади меня — оба художника в карете, впереди — четверка лошадей, которыми правил великолепный кучер, а я водрузился высоко на козлах и часто подпрыгивал на аршин вверх.