Немецкий детектив (сборник)
Шрифт:
— Ты… ты… ты чудовище, ты бестия…
— Да, дорогой, я такая. Но до сих пор ты был очень доволен своей бестией. Когда она тешила тебя в постели, оплачивала твои долги и… хранила молчание, не так ли?
— Мы оба должны хранить молчание. И ты и я!
— Естественно. Только… мне грозит за все, вероятно, пара месяцев тюрьмы, а тебе, Морис… Сколько тебе лет? Немного, и уже — «Прощай, прекрасный мир!». И не смотри на меня так свирепо! Ведь кто, если не я, оплатит твою квартиру, накормит тебя? И вообще — у тебя все-таки нет медальона! А без него все твои планы — дым. Предлагаю тебе другое: полагайся и впредь на свою Ирэну. Какой из тебя бизнесмен? Мы вместе провернем сделку и скроемся отсюда, все это уже…дцать раз обсуждалось. Оставим и Лупинуса,
Каролина Диксон услышала шум отодвигаемого стула и звуки удаляющихся женских шагов, затем щелчок зажигалки. Морис Лёкель остался сидеть за столиком. Но он не разговаривал сам с собой вслух, а мысли магнитофон не записывал.
«Хорошенькое дело», — подумала Диксон, остановив запись. Ведь многое было непонятно.
Ирэна Бинц владела медальоном. Она получила его от Мориса Лёкеля. А где он его добыл? Майор Риффорд сказал, будто медальон по-прежнему лежит в сейфе Берлинского торгового банка. Диксон перемотала магнитофонную ленту обратно и еще раз прослушала одно место:
«— Почему я должен получить двадцать тысяч, а ты — остальное? Я добыл медальон, я… Ты знаешь, что я имею в виду!»
Что имел в виду Лёкель?
Неожиданно Каролина это поняла. Она вскочила с места и возбужденно зашагала по комнате. Агенты, сидевшие за импровизированными письменными столами, удивленно уставились на нее, боясь заговорить. Как полоски жалюзи, поворачиваясь вокруг оси, открывают путь лучам солнечного света, так и в ее мозгу исчезла таинственная преграда, открыв иной путь воспоминаниям о той ночи 18 мая. Со вздохом облегчения она улыбнулась, упала в кресло и закрыла глаза. Как в кино, увидела она перед собой триллер [8] со всеми присущими ему атрибутами: крадущаяся в ночи фигура, цепкие пальцы, сдавившие горло жертвы, шум борьбы, затем глухой звук падающего тела, протяжный стон, топот шагов убегающего человека. И она увидела медальон. Тот медальон? Она снова улыбнулась. Не тот, другой.
8
Кинофильм или роман ужасов.
Солнце съежилось до небольшого красного шара и повисло теперь прямо над верхушками сосен. Оно выглядело как ореол над головой древнего Мафусаила. Это сравнение неожиданно пришло на ум комиссару уголовной полиции Борнеману, de jure [9] заместителю Иоганнеса Майзеля, de facto [10] полицейскому, все еще занятому поисками последней улики в деле о разбойном убийстве в Груневальде. Он сидел на бревне у кромки воды Шлахтензе и, глядя на верхушки сосен и красный солнечный диск, размышлял о библейском пророке.
9
Юридически, с правовой точки зрения (лат.),
10
Фактически, на деле (лат.).
Над берегом слышались голоса людей и собачий лай. Сейчас поисковая группа полиции прочесывала территорию, прилегающую к озеру. Борнеман запросил помощь, поскольку чувствовал, что в лесу площадью три тысячи гектаров ему придется искать бритвенное лезвие до скончания века.
Это бритвенное лезвие представляло собой corpus delicti [11] , в буквальном переводе с латинского — «тело преступления». «Прекрасного преступления, — подумал Эвальд Борнеман. — Это ж надо: перерезать
11
Вещественное доказательство, улика (лат.).
Эвальд Борнеман медленно вышагивал вверх по крутому склону. Поисковая группа находилась в нескольких сотнях метров от него. «Они галдят, словно дети на школьной прогулке, — подумал Борнеман. — Что и говорить, для них это настоящая экскурсия на природу. Ни черта они не найдут!»
Комиссар ошибся — кое-что они нашли. Минут через десять он заметил двух полицейских, бегущих ему навстречу. Они мотали головами и яростно размахивали руками, словно вспугнутые дикие утки.
— Господин комиссар! Скорее сюда!
— И чего разорались? — недовольно пробурчал Борнеман. Однако он ускорил шаги: чем черт не шутит, может, дело было действительно неотложным.
Полицейские, находившиеся вдалеке от него, были чем-то возбуждены. Они что-то кричали, но что, Эвальд Борнеман разобрать не мог. Он согнул руки в локтях и пустился бежать с предельной для своего возраста и комплекции скоростью. Правда, со стороны это больше походило на бег трусцой. Он пыхтел и отдувался, как древний локомотив. «Если они нашли не бритвенное лезвие, а что-то другое, — думал он на ходу, — будь это даже сокровище нибелунгов, то получат от меня на орехи».
Комиссар Борнеман никому не выдал на орехи, хотя подбежавшие к нему полицейские и не смогли показать ему бритвенное лезвие. Они подвели его к кусту шиповника и отбросили в сторону обрывки кровельного картона. На земле лежал труп.
В своей жизни Эвальд Борнеман повидал немало покойников. Как солдат на полях сражений в Италии и России и как криминалист. Застреленные, разорванные на куски, замерзшие, задушенные, заколотые, отравленные. Трупы людей, выброшенных из окон домов и обгоревших в огне, садистски разрубленных на куски и ставших жертвами сексуальных маньяков.
Борнеман не был слишком чувствительным человеком, но и ему не были чужды эмоции. И то, что он сейчас спокойно, с непроницаемым лицом стоял возле обезображенного трупа, было вызвано внешними обстоятельствами. Надо было подать молодым полицейским пример выдержки и хладнокровия.
Это был труп женщины. Плащ, юбка и блузка, а также туфли и чулки запачканы грязью, частично повреждены. Длинные, иссиня-черные волосы с несколькими светлыми прядями прилипли к щекам. Лоб и щеки были сплошным месивом, покрытым коркой запекшейся крови.
«Насильственная смерть, наступившая в результате ударов тупым предметом и, возможно, холодным оружием», — отметил про себя Борнеман. Но он не был врачом и воздерживался высказывать свои заключения вслух.
Он приказал прекратить операцию по прочесыванию и широким кругом окружить место находки. Необходимо было обеспечить сохранность следов.
Майзель был в Гамбурге, доктор Хангерштайн участвовал в каком-то конгрессе в Штутгарте, а Стефан Кройцц, как сообщила по телефону фрау Зюссенгут, интервьюировал свою девяносто девятую невесту. Борнеман запросил поддержку от других отделов, и, когда он вошел в свое бюро, рабочий день уже давно кончился. Он умылся, сбросил ботинки и начал писать отчет.