Ненаписанные страницы
Шрифт:
Павел Иванович замолчал, и Кирилл, не решаясь что-то сказать, тоже молчал. Они проходили у шлакового откоса, от которого дорога круто поворачивала к заводу. Перед ними по воде медленно двигалась большая землечерпалка, расчищая дно пруда. Павел Иванович, повернувшись к Кириллу, уже другим, твердым голосом сказал:
— С тех пор иду с партией, не спотыкаюсь. Она — мне, я — ей. В тридцатом обзавелся семьей, послали строить этот завод. Я уж тогда на горне работал. Раз надо, значит, надо. Поехал. Хоть и дети были, и жена противилась.
Он впервые рассказывал Кириллу историю своей
— Ну вот, спецовку не надел и пропуска у меня нет. Дальше двинуться с тобой не смогу. Я не хочу с тобой ссориться и не хочу тебя воспитывать, — сказал он, кладя руку на плечо Кирилла. — Но вчера мне стало обидно за начальника цеха. Он поверил в тебя, поверил, что ты не из тех, кто животом чувствует печь, а ты против глупого слова не устоял. Так легко можно пустить под откос и людское доверие и свои молодые годы.
Кирилл, все время молчавший, поднял голову и хрипло выговорил:
— Сорвался. Маше только не говорите.
— Сам ей расскажешь. Иди, — чуть дотрагиваясь до его плеча, Павел Иванович подтолкнул Кирилла к проходной.
В городе, где много высоких труб, кажется, что небо можно достать рукой. Это впечатление усиливается осенью, когда темные облака смешиваются с клубами дыма и низко плывут над землей.
Заложив по привычке руки за спину, Лобов не торопясь шел по заводу. Впереди и обгоняя сбоку, спешили на смену люди. Многие здоровались, искоса оглядывали высокую, чуть сутуловатую фигуру директора. Никто не удивлялся, что именно в этот час направлялся директор в какой-то цех. Для разъездов по заводу Лобов редко пользовался машиной и обычно вышагивал немалый километраж.
— Цехи — это не театральные подъезды, — пояснил он как-то Ольге Васильевне, когда она заметила ему, что его пешие прогулки по заводу доставляют ей много хлопот: приходится чистить и подшивать пальто, обрезать махры у брюк.
— Это не прогулки, — возразил он жене. — Я хожу, как ходят все, и все вот вижу, как другие: где мост перекидной шатается, где свалку металлолома образовали, где переезд не обезопасили. А на машине тут ничего не увижу, кроме поднятого шлагбаума.
Сейчас Лобов, обогнув мартеновский цех, вышел к вырытой траншее. Здесь выкладывались фундаменты под металлические опоры контактной сети для будущей электровозной тяги. Мужчины и женщины, одетые в жесткие брезентовые брюки и куртки, кайлами и лопатами долбили каменистую почву. Работать было трудно. Лобов видел, как, стоя по пояс в котловане, они при каждом взмахе лопаты неловко сгибались и разгибались. Но никто не падал духом, зная, что только при ручной копке можно не закрывать движения составов по железнодорожным путям, и это, казалось, воодушевляло всех.
— А ну, братцы, не подведем диспетчера, — услышал Лобов веселый мужской голос, подходя к траншее.
Небритое лицо говорившего дышало энергией, глаза светились упорством. Лопаты замелькали в воздухе быстрее и чаще. Отрывистый гудок паровоза заставил людей укрыться на дне траншеи. Паровоз тащил на платформах деревянные бункера с бетоном.
Остановив прораба и выяснив ход работ, Лобов двинулся к доменному цеху, то и дело взглядывая в темное небо. Бартенев настаивал на ремонте пятой печи и прежде чем что-то предпринять, Лобов хотел сам осмотреть печь. Полы длинного директорского пальто волочились по ступенькам, сгребая, как щеткой, графитовую пыль.
Печь глухо гудела, заглушая все звуки. Лобов подошел, заглянув в фурменный глазок: в огненном вихре руда кипела, как вода. Не встретив у горна людей, директор открыл дверь в газовую будку. Спиной к нему, облокотись на стол, газовщик Федоренко что-то вслух читал. В сидевшем рядом мастере Лобов узнал Буревого. Мастер обернулся и пошел навстречу директору. Федоренко быстро захлопнул книгу. Здороваясь за руку с каждым, Лобов спросил:
— Значит, дожили до того времени, о котором мечтал Курако, с отдыхом работаем, книжки читаем?
— Да это так, минута выдалась, — проговорил Павел Иванович.
Лобов обратился к приборам и задал несколько вопросов относительно хода печи.
— А что читаете? — спросил он, беря из рук Федоренко книгу в синем переплете. — «Работа на современной доменной печи», — прочитал он вслух, перелистывая страницы:
— Помню, помню автора. Года два назад приезжал. Ну, как, удалась книга?
— Слепок получился, — неохотно отозвался Павел Иванович.
— Слепок? — переспросил Лобов, откидывая полу и доставая из кармана портсигар.
— Слепки-то на память делают, а то в музей, — пояснил Буревой, — вот и книга эта больше для обозрения. Помню и я автора. Приходил в цех, смотрел, записывал. Описал, конечно, все до точности, как было. Так ведь что было, то быльем зарастает. Щуп к примеру описывает, ну это для слепых, а мы теперь зрячие.
Лобов, глубоко затягиваясь папиросой, молча, с любопытством смотрел на Павла Ивановича.
— Автор не обеспечил долгой жизни своей книге, — говорил мастер. — Скоро печь на высоком давлении поведем, а этого в книге нет.
— По-моему, ученые должны давать не только оценку практике, а научно обосновать практический и экономический метод, — проговорил молчавший до сих пор Федоренко. — Мы часто еще по интуиции действуем.
— Значит, ученые должны подводить научный фундамент под интуицию? — спросил, улыбаясь, Лобов. — Это уж, друг, область философа. А мнение свое о книге автору сообщить надо, — посоветовал он, направляясь к выходу.
Когда за ним закрылась дверь, Павел Иванович повернул к Федоренко круглое, с насупленными бровями лицо и, кивая на книгу, строго заметил:
— Спрячь. Она тебе не заменит интуиции.
Не встретив на печах Бартенева, Лобов решил пройти в контору. Феня Алексеевна, увидев директора, торопливо пригладила взбитые венчиком волосы:
— Андрей Федорович на занятии, — вежливо сказала она. — Я позову его.
— Лучше меня проводите к нему, — попросил ее Лобов.
Постучав каблучками по коридору, Феня Алексеевна нерешительно остановилась перед дверью учебной комнаты.
— Спасибо, — сказал Лобов, задерживая взгляд на ее смущенном лице.