Ненаписанные страницы
Шрифт:
Спокойно, уверенно, как накануне давал объяснения Лобову, пояснил Бартенев каждый чертеж. Негин, вытянув вдоль спинки кресла руки с короткими толстыми пальцами, слушал его, а когда тот кончил, не меняя позы, спросил:
— Существует ли реальная уверенность, что печь сразу будет работать ровно и более производительно?
— Трудности будут, — спокойно ответил Бартенев, — пока не подберем необходимый режим.
— Так-с, — с деланной улыбкой проговорил Негин, — темное, мало известное становится совершенно неизвестным
Бартенев поднял голову, обежал всех взглядом и сразу понял, что ни в ком он не найдет открытой поддержки. За тусклыми стеклами очков прятал глаза Зотов, бесстрастным оставалось лицо Голубева. Заметно избегали встретиться с ним взглядом начальник производства Семенов и главный механик Поповский. И вдруг у края стола Бартенев увидел Рогова. Начальник рудника завороженно смотрел на Негина. Это почему-то развеселило Бартенева, он повернулся к Негину и сказал:
— Советскому производству нужен, прежде всего, чугун, а не игра в слова.
Главный инженер побагровел и, нагнув голову, сжался в кресле, словно готовясь к прыжку. Однако он сдержался и с нарочитым спокойствием произнес:
— Здесь сидят опытные инженеры, они изучали специально этот вопрос и сейчас выскажут свое мнение.
Он посмотрел на Голубева, и управляющий гипромезом поднялся над зеленым сукном стола.
— Нам представили черновые чертежи, — сухо проговорил Голубев, — их можно считать результатом интуитивных догадок. Практический опыт в этой области еще не накоплен. Идти вслепую, — значит, дискредитировать наши советские идеи.
Еще более отвлеченно высказал свое мнение Зотов.
— Мы в доменном производстве не испытали многие возможности увеличения выплавки металла. Зачем же нам, не имея твердых гарантий, пускаться в зыбкое плаванье?
Негин одобрительно кивнул:
— Правильно. Таким крупным предприятием, как рудногорский завод, мы не можем рисковать.
Он с усмешкой посмотрел на Бартенева, свертывавшего белые листы и, казалось, совсем не слушавшего того, что говорилось.
Был уже поздний вечер. Бартенев вышел из кабинета главного инженера, ни с кем не прощаясь, крепко прижимая рукой чертежи.
В светлом круге, падающего от электрического фонаря, он неожиданно увидел Кострову.
— Вы? — Бартенев был изумлен.
…Что ее привело в тот вечер к затихшему подъезду заводоуправления? Что заставило ходить больше часа взад и вперед, ожидая, когда появится на крыльце Андрей Федорович? Заглянуть в собственную душу иногда бывает так же трудно, как в глубокий колодец. В тот вечер она могла еще скрыть от него, но не могла уже скрыть от себя, что он вошел в ее жизнь, в ее душу и зажег там пламя ярче, чем в горне. Что бы она ни делала, о чем бы ни думала, с кем бы ни говорила, он незримо стоял рядом, был в ней самой.
На цеховых собраниях, на совещаниях ока старалась избегать глазами скамейку в первом ряду, где он обычно сидел. Она боялась выдать себя, боялась, что, встретив его взгляд, будет смотреть только на него, обращаться только к нему. На улице осень кружила белой крупой и солнце пряталось в холодном серебристо-сером тумане, а ей казалось, что она ступает по раскаленной земле. Радость в сердце сменялась болью, ожидание — тоской. Что бы подумал о ней Гущин, узнав о ее чувствах? Наверное, сразу, не задумываясь, назначил бы перевыборы…
Может, она уже в самом деле не годилась в секретари? Может, личное стерло ее общественное лицо и она стала только тенью Бартенева? Она ждала его у заводоуправления как секретарь парторганизации, тревожащийся за судьбу цеха, или просто как женщина, сама выбравшая час свидания?
— Вы здесь? — повторил Бартенев, заглядывая ей в лицо.
— Не удивляйтесь, — силясь улыбнуться, сказала она, — не терпелось узнать, как все решилось.
— Никак не решилось.
— Совсем отказ?
— Отказывать-то некому, — махнул рукой Бартенев.
— Не понимаю. Заседал технический совет?
— Это даже не совет, — проговорил он хмуро и замолчал.
Она тревожно посмотрела на него Они прошли площадь, миновали трамвайную остановку и вышли на Центральный проспект. Нет, она не даст поколебаться его мужеству, даже на самое короткое время. Свое чувство к нему она обратит теперь на то, чтобы помочь устранить все, что мешает его идее. В конце концов в этом ее долг и как секретаря. От этой мысли она ощутила прилив необыкновенной душевной силы и живо сказала:
— Когда я вас ждала, смотрела на звезды. Они зажигались одна за другой, в какой-то очень строгой последовательности. Как выпуски чугуна на наших домнах. Сначала их было семнадцать, и я загадала: если будет четное число, все решится хорошо.
— И сколько насчитали? — недоверчиво улыбаясь, спросил он.
— Тридцать!
— Наверное, вы сами зажигали их?
— Может быть.
— Значит, будем считать, что проект одобрен, — качнув головой, проговорил Бартенев, и они рассмеялись.
— А хорошо жить, высекая искры, — сказала она, чтоб только не молчать.
— Не каждый может это, — возразил Бартенев.
— Может! — с чувством воскликнула Вера Михайловна, останавливаясь перед ним: — Вы-то можете!
— Но искры имеют свойство угасать, — снова мягко возразил Бартенев, и она вдруг ощутила на плече легкое прикосновение его руки.
— Нет, искры не угаснут, если высечены из твердого сплава. Помните: «Из искры возгорится пламя!» Когда-то ленинцев называли искровцами. Мне кажется, слово «искровец» определяет истинную принадлежность человека к партии.