Ненаследный князь
Шрифт:
— Развратная… как есть развратная. — Его величество цокнули языком, припоминая очарование этой развратной и напрочь аморальной особы, которая…
…впрочем, некоторые воспоминания он предпочитал держать взаперти.
— Мальчик страдает. — Королева дотянулась-таки до шнурка.
Ей хотелось шоколада.
Горячего, украшенного пышной пеной взбитых сливок и темно-красной вишенкой, с каплей коньяка или травяного бальзама. И пусть придворный целитель с придворным косметологом вкупе твердят, что сладости ее величеству вредны, но… чем-то
— Мальчику заняться нечем, — проворчал король, но кофию потребовал. — Все страдания его — от безделья… а вы ему потворствуете!
Ее величество оскорбились и замолчали.
Благодатная тишина длилась недолго. Его величество успели сосчитать трещины на желтоватом лице амазонки, заметить пару дохлых мух, что лежали меж стеклами, и услышать, как шуршат под глянцевым паркетом мыши. Подали и шоколад, именно такой, какой хотелось королеве, и серебряный кофейник с крохотными, чуть больше ногтя, чашечками.
Кофий ее величество разливали лично.
Перемирие, значит…
— Люди поверят, — сказала она, мизинчиком указывая на газету, что так и осталась лежать на краю стола. — Мы должны что-то… предпринять.
— И что вы предлагаете? Судиться?
…и изваляться в грязи?
— Отнюдь. — Все же ее величество была по-женски умна. — Суд или опровержение будут восприняты… неправильно.
Права. Вновь заговорят о самодурстве и королевской власти, каковая слишком уж… абсолютна.
— И девушку отсылать нельзя… во всяком случае, сейчас… надо окружить ее заботой и вниманием… пусть Матеуш заявит, что признает этого ребенка…
Король кивнул.
Иногда он почти любил свою супругу.
— Когда же станет очевидно, что ребенка нет, то… никто не осудит, если девица раскается в обмане и уйдет в монастырь…
Ее величество подхватили вишенку и отправили в рот.
…и все-таки надобно с ремонтом что-то думать…
ГЛАВА 16
О тяжких буднях акторов
Я не в том возрасте, чтоб неосознанно делать глупости. Я в том возрасте, когда их делают осознанно и с удовольствием.
Аврелий Яковлевич прохаживался в тени платанов. Выглядел он превосходно. Клетчатые брюки, шитые по последней моде мешковатыми, зауженными книзу, облепляли могучие щиколотки ведьмака, топорщился воротничок белоснежной рубашки. И полосатый, незабудкового колеру жилет плотно облегал и грудь, и поджарый плоский живот, словно подчеркивая, что, несмотря на годы, Аврелий Яковлевич сохранил и стать и форму. И пурпурный гавелок, [25] отделанный золотым крученым шнуром, гляделся вполне уместно, хоть и несколько вызывающе.
25
Гавелок — элегантный
— Опаздывать изволишь, Себастьянушка, — произнес Аврелий Яковлевич, оглаживая бороду, которую, надо полагать, в честь нонешнего свидания он расчесал и заплел в косицы.
— Я по уважительной причине. — Себастьян сплюнул.
От яда еще першило в горле, а желудок то и дело судорога схватывала.
Стошнило.
В королевский фонтан, поставленный еще при Болеславе Прекрасном. При мысли о том, что выворачивает Себастьяна не лишь бы куда, а в произведение искусства, внесенное в каталоги «Достопримечательностей королевства Познаньского», странным образом полегчало.
— Эк тебя-то припекло… — покачал головой Аврелий Яковлевич и перчатки из лайки снял.
Размял пальцы.
Пробежался по щекам, замер, прислушиваясь к чему-то… и Себастьян с ним вместе, хотя не услышал ничего, кроме урчания в животе. И сердце застучало, засбоило; мир перед глазами качнулся; и край мраморной чаши сам под руку скользнул.
Это ж чем его попотчевали? К большинству-то ядов Себастьян нечувствительный, случалось ему и мышьяку пробовать, и беладонны, и волчеягодника… и грибов всяких… так, обходилось расстройством одним. Тут же скрутило крепко.
Слюну гнало.
И Себастьян, поначалу пытавшийся ее сглатывать, рот открыл, позволяя слюне стекать в мутные воды… или казалось, что мутные? Аврелий Яковлевич помогать не торопился, бормотал что-то, щупал затылок; и от прикосновений его перед глазами вспыхивали зеленые мошки.
Или не перед глазами, а в воде… точно в воде… кружатся, пляшут, водят хороводы, и от того становится смешно. Себастьян руку вытянул, пытаясь огоньков поймать, а они, суетливые, сквозь пальцы проскользнули.
И Аврелий Яковлевич, которого Себастьян на подмогу позвать хотел, куда-то запропастился. Это он зря… без огоньков останется… нет, чем же этаким Себастьяна накормили-то… а еще красавицы, называется… спасут мир… огоньки — и те смеются.
А ведьмак вдруг объявился сзади; и могучие его пальцы ловко вцепились в шею…
— Аккуратней, — буркнул Себастьян, захлебываясь слюной, — не придушите ненароком…
Договорить не успел, Аврелий Яковлевич со всею своей нечеловеческой силой на шею надавил…
Себастьян только и успел, что вдохнуть.
Вода в произведении искусства оказалась затхлой… и стенки изнутри тиной поросли… скользкие… огоньки знай себе пляшут перед самыми глазами, а ведьмаковы пальцы держат крепко.
— Пей!
Себастьян стиснул зубы.
— Пей, говорю, песий сын… — Аврелий Яковлевич поднял, позволяя вдохнуть, а после вновь в фонтан макнул. — Хлебай, пока наговор держится…
Какой наговор держался, Себастьян не знал, но глоток сделал, не потому, что велено было, а огонек поймать хотел. Тот к самым губам подобрался… и в последний миг отпрянул.