Ненастоящий сварщик

Люйюнен Алекси

Четвёртый кандидат – самовыдвиженец, был вечный студент-бунтарь Станислав Козявин. С цветной фотографии, как будто снятой с доски почёта, на меня надменно смотрел высокий, подкачанный, самоуверенный молодой человек лет тридцати с приветливым, ухоженным и местами красивым лицом.

Козявин, как и все, не любил работать. С детских лет он мечтал ничего не делать, но при этом быть обеспеченным человеком и, естественно, ни в чём себе не отказывать. Богатых родственников, которые бы только и мечтали, как бы поскорее помереть и оставить Станиславу огромное состояние, у него, к сожалению, не было, поэтому Козявин решил посвятить себя религии. С трудом окончив школу, он настолько уверовал в Бога, что тут же поступил в духовную семинарию, откуда спустя год с треском вылетел по той же самой причине. За это бесцельно проведённое время Станислав приобрёл немаловажный опыт ораторского искусства, а также научился располагать к себе людей, чем безнаказанно пользовался в дальнейшем.

Помимо этого, он постоянно напоминал всем о данном религиозном событии в своей жизни и утверждал, что он не только окончил семинарию с отличием и двумя золотыми крестами, но и получил почётное звание – доктор теологических наук. Тем, кто пытался выразить сомнения по этому поводу, Станислав с гордостью предъявлял диплом, подтверждающий это, приобретённый когда-то в одном из переходов столичного метрополитена.

Козявин не любил читать, зато писать любил очень. Начиная с глубокого советского детства и первой фразы, написанной на заборе, из серии «Машка – дура», любой более-менее ровный, желательно плоский объект служил Козявину полигоном для самовыражения. Он писал всё и про всех. Уличные вандалы-граффитистыискоса смотрели на его творческие потуги, но в полемику с ним никогда не вступали, довольствуясь своим куском стены или забора. Уже позднее он пытался написать настоящую книжку, основанную на прочитанных и скопированных в Интернете, в «Живом Журнале» чужих измышлениях, на чём и был пойман главным редактором детского издательства «Причудинские книжки», когда Козявин притащил туда свой высокоинтеллектуальный стодвадцатистраничный труд. Тогда издателя смутилоне только содержимое рукописи, которое он уже где-то неоднократно читал, но и предполагаемый автором десятимиллионный тираж книжки, а также отсутствие средств у заказчика на его исполнение.

В политику Станислав решил пойти только по убеждению и только из-за денег. Насмотревшись и наслушавшись рассказов и историй о сытой жизни депутатов, он решил прибиться к этой стае и потребовать свой кусочек бюджетного пирога.

Сначала он стал действовать правильно и обратился с заявлением о своём приёме в члены в «Главную партию страны». Туда его с удовольствием приняли, а вот стать кандидатом в депутаты – не предложили, сославшись на его молодость, неопытность и что-то там ещё. Партийный функционер, принимавший Козявина в ряды, похлопал его по плечу и твёрдо заверил, что лет через пятнадцать – двадцать он обязательно станет депутатом от правящей партии, если будет строго следовать её курсу и указам президента. Столько времени Станислав ждать не собирался, он обиделся и на следующий день написал заявление о выходе из партии. Подобные действия Козявин совершил практически со всеми политическими организациями и движениями города и, убедившись, что с ходу брод не взять, решил попробовать самостоятельно побороться за тёплое место в Законодательном собрании Причудинской области, но на пути у Станислава возникла очередная непреодолимая преграда – финансирование.

Денег у него, как и раньше, не было, и он решил брать неприступную крепость своим обаянием и хитрожопостью. Организовав благотворительный фонд под пафосным названием «Последняя надежда», он призвал всех городских «несогласных со всем» поддержать начатое дело копеечкой, дабы совместно бороться с вопиющей несправедливостью и бардаком, и не только на территории города, но и во всём мире в целом. Для того чтоб бурление в народных массах не прекращалось, он периодически подкидывал на растерзание публике всевозможные новости о творящемся безобразии в городе и области, благо материала в те времена для этого было предостаточно. Вдобавок ко всему Козявин успел взять кредиты во всех банках, твёрдо веря, что вернёт эти средства, как только станет депутатом, отпилив свой кусочек от бюджета. Так Станислав Козявин твёрдо вступил на скользкую дорожку политики.

Изучив папку от корки до корки, я приуныл. По сравнению этими с матёрыми волчищами я чувствовал себя скромной овечкой, хотя физически мог задавить любого одним пальцем.

– Не переживай ты так! – увидев моё смятение, посоветовал куратор. – Шанс есть всегда!

– Один процент! – мрачно пробурчал я.

– Вот! – радостно подхватил Пётр Константинович. – Один процент уже есть! Целый процент! Процентищще! Ладно, давай работать! – тут же осёкся он и позвал Леночку. – Что с листовками?

– Фотографии я отправила! В рекламном агентстве мне пообещали, что завтра передадут в типографию, если мы согласуем макет, и к четвергу всё будет готово! – отозвалась она из соседней комнаты.

– А где макет? – удивился куратор.

– У вас на почте!

Пётр Константинович жестом руки указал мне следовать за ним, и мы удалились в его кабинет. Скачав с компьютера макет и распечатав на принтере два листа, куратор протянул один мне, а сам жадно впился глазами в свой экземпляр.

Когда я читал свою биографию, скупая мужская слеза предательски выкатилась из-под века и шустро помчалась вниз по щеке, подражая гонщику «Формулы-1». Я читал про себя и не верил своим глазам, периодически умиляясь и всхлипывая. В листовке меня

представили таким замечательным человеком, что прочитавший это незамедлительно поверит в меня, как в Бога, сразу и навсегда, пока не объявится какой-нибудь мерзкий публицист Невзоров. Возможно, что в этот момент над моей головой одним кликом зажёгся золотистый полупрозрачный нимб, но я не смог убедиться в этом, не обнаружив в кабинете элементарного зеркала. В тексте говорилось, что в детстве я был очень хорошим мальчиком, писал только в свой горшок, ел одну лишь травку, не трогал козявку, дружил с мухами и всегда уважал права меньшинств, как национальных, так и сексуальных. В школе я учился на одни пятёрки, был и пионером, и комсомольцем одновременно. Моя фотография всегда находилась в центре школьной доски почёта, и все хулиганы района меня предусмотрительно опасались. Мне эта фраза не понравилась, и я попросил куратора обратить на неё внимание. Раз уж хулиганы кого-то очень боятся, и это не участковый милиционер, значит, он, без сомнения, криминальный авторитет с руками по локти в кровище. Куратор согласился, фразу переделали.

Фантастическое описание моей жизни принадлежало руке молодого преподавателя кафедры филологии Причудинского госуниверситета, юному дарованию Веронике Бесоевой, которую до этого дня я никогда в жизни не видел, и она меня тоже лично не знала. Наши дороги, уже позднее, пересеклись лишь несколько раз, и в основном в предвыборном штабе, куда она приходила за гонораром за свою деятельность. Следует отметить, что в те времена, в любой предвыборный период только ленивый не стремится присосаться к творческой кормушке, в которую из бюджета партий сливаются деньги на агитацию.

В обычное время Вероника трудилась на преподавательском поприще за весьма скромное жалование, однако у неё была одна, как и у всех лиц женского пола, мечта – удрать в город Париж, где обязательно выйти замуж за молодого, красивого интеллигента, желательно импотента или представителя сексуальных меньшинств. Иногда, замечтавшись, она представляла себе, как каждый вечер, сидя на бамбуковой подстилке на аккуратно подстриженном газоне, любуется вместе со своим избранником монументальным видом Эйфелевой башни на фоне ночного парижского неба и, попивая безалкогольное вино, выносит ему мозг на ломаном французском языке. Бывало, что тоска по самому райскому месту на земле – Парижу – так накрывала её с головой, что Вероника, прихватив в магазине коробку напитка под названием «Вино „Сопли страсти“», спешила на окраину Причудинска. Там, сидя на пригорке на разложенной газете, не спеша смакуя смесь воды и этилового спирта с тонкими нотками акварельной краски, она часами любовалась на опору линии электропередач, издалека напоминавшую конструкцию Гюстава Эйфеля, построенную для всемирной выставки 1889 года, а также строила планы на счастливое, безоблачное будущее. Как ей представлялось, после неминуемой и скоропостижной смерти горячо любимого французского супруга, а это было неизбежно абсолютно при всех раскладах, в её планы входило навсегда обосноваться в его доме и жить до конца своих дней под творческим псевдонимом Мадмуазель Маргарита Маньяцкая. В дальнейшем, бродя по ночам по тихим улицам Парижа, хрустя круассаном и бормоча под нос французские популярные песни, прокалывать шилом колёса припаркованных автомобилей и худосочные задницы арабского населения, которое она почему-то всегда ненавидела на генетическом уровне с детства. Тут ей как раз и представилась редкая возможность осуществить свою мечту, ведь денег на предвыборной кампании обещали заплатить достаточно. К тому же, пытаясь нарастить свой уставной капитал, мадмуазель Бесоева, не гнушаясь моральными принципами, также предлагала однотипные тексты для листовок и моим оппонентам из других партий и политических движений. И если бы кто-то потрудился собрать и прочитать все листовки одновременно, чего кроме специалистов из предвыборных штабов никто не делал, у части населения сложилось бы стойкое впечатление, что все кандидаты вылезли из какого-то одного инкубатора добра.

Нет, Веронику я ни в чём не упрекаю. Жизнь есть жизнь, а бизнес – это бизнес, однако, встретив её случайно через несколько лет в том самом заветном городе, куда она так неудержимо рвалась, под мостом Сент-Тант, в окружении оборванцев-коллег-филологов из разных стран мира, я ничуть не удивился. С диким напором и интонацией читая стихи нетленного алкоголика Есенина, она с хищным наслаждением отрывала уцелевшими зубами куски плоти от только что пойманной и зажаренной на костре крысы, забыв про столовые приборы и все нормы этикета высшего французского общества.

Продолжая читать свою биографию, написанную Бесоевой, я уже начинал втайне гордиться собой. Оказалось, что в студенческие годы, которых у меня никогда не было, я проявил себя исключительно творческой натурой. Иногда мне приходилось писать тексты местной команде КВН, которая никогда не выигрывала, потому что не знала настоящие правила этой игры, а зал, безусловно, смеялся, и бескорыстному мне этого было вполне достаточно. Затем, видя, как разрушается коммунальное хозяйство страны, я бросил всё и стал сварщиком, героически совершая трудовые подвиги, список которых прилагался ниже.