Ненависть

Краснов Петр Николаевич

Онъ вздохнулъ и замолчалъ.

— Такъ… такъ… поглаживая бороду, проговорилъ Малининъ

— Хорошо начата пѣсня, однако, чѣмъ то она кончится, — сказалъ злобно Драчъ.

— Извѣстно чѣмъ, — съ мрачнымъ отчаяніемъ сказалъ Далекихъ. — Я давно понялъ, что соціализмъ — это не любовь, прощеніе, смиреніе, не поравненіе бѣдныхъ съ богатыми и свобода, а — лютая ненависть къ высшимъ, злоба и желаніе уничтожить все, что выше тебя. Гдѣ этому предѣлъ? Я стану мастеромъ — такъ меня за это уничтожить?! Босиканта, пьяницу, дурака стоеросоваго, лѣнтяя, клопа сосущаго — возвеличить — иди, властвуй надъ нами, владѣй, а чуть окрѣпъ

и его — вали!.. Я все понялъ. Вы разрушаете… Они созидаютъ. И правда у нихъ.

— Въ охранной полиціи, — сказалъ Драчъ.

— Да, и въ охранной полицiи. Они охраняютъ порядокъ, а вы?.. Тамъ, если я виноватъ — меня судить будутъ не такъ, какъ вы судите. Тамъ судъ праведный и милосердный. Тамъ все, до самыхъ глубинъ разсмотрятъ. Тамъ и о семьѣ моей подумаютъ… Какъ молъ ей будетъ безъ кормильца? Каково ей?.. Тамъ за такое… Не по-вѣ-сятъ… Я много повидалъ на своемъ долгомъ вѣку. Меня товарищъ Малининъ до дна знаетъ. Я съ самимъ Владиміромъ Ильичемъ, когда онъ здѣсь былъ, бесѣдовалъ неоднократно. Я Хрусталева-Носаря зналъ… И попа Гапона слушалъ… Всѣ одно обманъ. Всѣ равно подлецы, какъ и вы!.. Имъ — па-а-ртія!.. — А мнѣ Россiя!.. Вамъ Роcciя ничто — плюнуть и растереть, а мнѣ она — ма-а-ть!.. Поняли меня… Вотъ, какъ понялъ я все это, тогда и сказалъ: — нѣтъ, братъ, тяжко ты виноватъ передъ Родиной, что вошелъ въ партію, такъ и не выходи изъ нея за наказаніе, а вреди ей. До самой смерти вреди ей! Разрушай діавольскіе ея планы… Теперь поняли, сколько я получилъ?… Крестъ деревянный, да мученическую кончину вотъ, за что я старался.

— Если правда… И за то спасибо… Но идейный человѣкъ для насъ опаснѣе, чѣмъ человѣкъ продажный. И ему казни не избѣжать.

— Это мнѣ все одно… Вашъ приговоръ мнѣ извѣстенъ… Податься мнѣ некуда. Кричать — никто не услышитъ. Заманули меня — значитъ и пропала моя головушка… Просить о милосердіи — дѣло напрасное. Вы соціалисты, у васъ этого нѣтъ, чтобы виноватаго помиловать.

— Изъ-за васъ сколько народа пострадало, — рѣзко и жестко выкрикнулъ Драчъ, — а вы…

— Изъ-за меня?.. Нѣтъ, это — ахъ, оставьте!.. Изъ за меня самое большее, что въ участкѣ кто посидѣль, или высланъ былъ изъ Питербурха. А вы, знаю, не одного человѣка прикончили.

— Вы, Далекихъ, не заговаривайтесь. И нашему терпѣнію конецъ можетъ притти.

— Возьмите того-же Гапона… Пристава Медвѣдева, кто за Нарвской заставой пристрѣлилъ?… А министра Плеве? Столыпина?.. Не вы, чай, убили?.. Не ваша шайка?. Па-а-артія!.. Какъ понялъ я, что съ вами смерть, ну и пошелъ я противъ смерти.

— А пришелъ къ ней, — сказалъ Драчъ. Онъ весъ трясся отъ злости, ненависти и негодованія. — Благодари своего Бога, что мы еще разговариваемъ съ тобою. Судимъ…

— Какой это судъ!.. Тьфу!.. а не судъ!

— Товарищи, удалите подсудимаго, — сказалъ Малининъ, — приступимъ къ постановление приговора…

Далекихъ какъ то вдругъ опустился и сказалъ слышнымъ голосомъ: -

— Кончайте только скорѣе.

* * *

Эти полчаса, что шло совѣщаніе, Далекихъ провелъ в темной комнатѣ съ двумя молодыми парнями рабочими, которые сидѣли по сторонамъ его на скамейкѣ и ни слова съ нимъ не говорили. Далекихъ иногда тяжело вздыхалъ и озирался, какъ затравленный волкъ. Потомъ его ввели снова въ комнату, гдѣ былъ революционный трибуналъ. Онъ стал противъ Малинина и молча выслушалъ приговоръ. Онъ не противился, когда Драчъ съ рабочими скрутили ему руки назадъ и завязали темнымъ

шерстянымъ платкомъ голову и ротъ такъ, чтобы онъ не могъ кричать. Потомъ его вывели изъ избы и повалили въ низкія крестьянскія розвальни, запряженныя одною лошадью съ колокольчикомъ и бубенцами на дугѣ. На него набросили рогожу, Гуммель и Драчъ сѣли поверхъ. Володя брезгливо примостился сбоку и сани, звеня бубенцами, во весь скокъ маленькой шустрой лошаденки помчались къ Невѣ.

Все было сдѣлано быстро, рѣшительно и все было такъ слажено, что Володя и самъ не понималъ, какъ все это случилось. Когда они спускались на ледъ, Драчъ сунулъ Володѣ какой-то тяжелый предметъ и свирѣпо сказалъ: — «держи»!..

На Невѣ слезли съ саней и пошли пѣшкомъ. Гуммель и Драчъ крѣпко вцепились въ рукава шубы Далекихъ и почти волокли его по снѣгу. Далекихъ мычалъ сквозь платокъ и пытался вырваться.

Долго помнилъ потомъ Володя: — синее холодное небо и звѣзды. Влѣво, въ сторонѣ Шлиссельбурга, далекая, большая сіяла, горѣла и сверкала одинокая звѣзда. Точно манила къ себѣ. Володя посмотреть на нее разъ и другой и вдругъ подумалъ: — «Рождественская звезда». Ноги у него точно обмякли. Холодъ пробѣжалъ по спинѣ и Володя прiотсталъ.

— Товарищъ Жильцовъ, гдѣ ты?.. — крикнулъ Драчъ. — Иди, братокъ, иди!..

— Иду… иду, — какимъ-то виноватымъ голосомъ отозвался Володя и догналъ тащившихъ Далекихъ Гуммеля и Драча.

Bcе казалось Bолодѣ какимъ-то кошмарнымъ сномъ. Надъ заводомъ яркое горѣло зарево доменныхъ печей. Вправо, въ полъ-неба разлилось голубоватое сіяніе уличныхъ петербургскихъ фонарей. На снѣгу было совсѣмъ светло.

— Ну, встрѣтимъ кого, что скажемъ? — вдругъ испуганно сказалъ Гуммель.

— Пьянаго ряженаго ведемъ, — наигранно бодро отвѣтилъ Драчъ. — Да кого чорта встрѣтимъ теперь? Въ Рождественскую ночь?.. Елки-палки!.. Ну, — увидятъ: — люди… А сколько этихъ людей?.. Кто узнаетъ? Пошло четыре — пришло три.

Прорубь не дымила паромъ, какъ въ ту ночь. Она была подернута тонкимъ въ бѣлыхъ пузырькахъ ледкомъ.

— А не удержитъ? — спросилъ Гуммель.

— Володя, ткни ногой, попробуй, — сказалъ Драчъ. Володя послушно подбѣжалъ къ проруби и, держась за елку, толкнулъ ледъ каблукомъ. Ледъ со звоном разлетѣлся. Черная булькнула вода.

— Тонкій, — сказалъ Володя.

Голосъ его дрожалъ. Ознобъ ходилъ по тѣлу.

— Володя, вдарь его по темячку. Дай разà…

Володя сжалъ въ кулакъ то тяжелое, что даль ему Драчъ и замахнулся на Далекихъ. Гуммель сбилъ шапку собачьяго мѣха съ сѣдыхъ волосъ. Володя ударилъ Далекихъ по головѣ. Онъ почувствовалъ непріятную, жесткую твердость черепа и больно зашибъ пальцы. Въ это мгновеніе Далекихъ, освободился отъ платка и закричалъ звонкимъ, отчаяннымъ голосомъ: -

— Спаси-ите!..

— Не такъ бьешь, — свирѣпо крикнулъ Драчъ. — И этого не умѣютъ!

Онъ оставилъ Далекихъ и выхватилъ изъ рукъ Володи фомку, съ силой ударилъ ею по виску стараго рабочаго. Володя услышалъ глухой стукъ и трескъ. Далекихъ покачнулся и какъ то сразу осѣлъ на колени.

— Тащи его!.. тащи!.. подталкивай, — возился надъ нимъ Драчъ. — За руки беритесь!.. Дальше пихай!.. На самую на середину.

Длинное тѣло Далекихъ скользнуло по льду и, ломая его, съ трескомъ и шумомъ погрузилось въ вскипѣвшія волны Невы. На мгновеніе сѣдая голова показалась надъ черной водой и страшный, приглушенный крикъ начался и сейчасъ же и замеръ у края проруби.