Ненависть
Шрифт:
— За ваше здоровье. Съ новымъ годомъ, съ новымъ счастьемъ.
Крошечныя гарькушки, зеленые грузди, оранжевые боровики, все самими собранное, самими намаринованное, бѣлоснѣжное масло, розовая семга, какъ войска на штурмъ пошли на Геннадiя Петровича. Пришлось повторить ароматнаго травничка. Отъ третьей Геннадiй Петровичъ отказался. Вспомнилъ завѣты войскового старшины. — «Вотъ такъ визитъ», — думалъ онъ, ошущая, какъ по всѣмъ жиламъ побѣжалъ крѣпчайшiй травничокъ и весело помутнѣло въ головѣ. — «Ну и визитъ! А войсковой старшина говорилъ, что на визитѣ ничего нельзя ни ѣсть, ни пить»…
— Съ новымъ годомъ, —
— Странная вещь… Всѣ мы отлично знаемъ, что ничего новаго намъ не можетъ принести новый годъ. Это-же только астрономическое понятiе. Что можетъ случиться въ политикѣ?.. Въ жизни?.. А вотъ все, какъ стукнетъ первое число января, все ждешь какихъ-то перемѣнъ, чего-то новаго, а развѣ нужно оно, это новое-то? Прошелъ 1913-й годъ наступилъ 14-й, что несетъ онъ намъ?
— Полно Бога гнѣвить, Борисъ Николаевичъ, слава Богу живы, здоровы… Перебиваемся какъ то. Господь не обижаетъ. У тебя дочь и племянница въ этомъ году гимназiю кончаютъ… Подумать о нихъ надо.
— Вѣрно… Имъ въ новомъ году новая жизнь. Старое — старится, молодое растетъ…
— Ты на Пасху, гляди, въ статскiе совѣтники попадешь.
— И это правильно, милая моя Маша. Люди хорошо придумали. Вѣдь тоска иначе была-бы. Какъ по безбрежному океану плыли-бы. А такъ точно какими-то бакенами, или вѣхами обставили люди свой жизненный путь. Рождество… Новый годъ… Крещенье, водосвятiе, люди въ проруби купаются… Праздники, именины, крестины… Да, пожалуй, нельзя иначе… Изъ коллежскихъ совѣтниковъ въ статскiе. Товарищескiя поздравленiя, прiемы гостей… Иначе, ахъ, какъ скучно было-бы жить. Не признавать этого, пожалуй, въ злобное насѣкомое обратишься, вотъ, какъ нашъ Володя, людей жалить будешь… Ну, давайте, Геннадiй Петровичъ, по сему случаю еще по единственной.
Шурины милые пальчики налили отцу и гостю изъ играющаго въ солнечныхъ лучахъ изумрудными огнями хрустальнаго графинчика по чарочкѣ «зеленаго змiя».
Послѣ чая еще долго сидѣли за столомъ. Въ комнатѣ было тепло и уютно. Золотые лучи солнца пронизывали ее насквозь. Жемчужными столбами провисли они по комнатѣ.
Въ залѣ Мура на роялѣ наигрывала вальсъ. Нина одна со смѣхомъ кружилась по залу. Шура подсѣла къ отцу. Женя рядомъ съ Геннадiемъ Петровичемъ. Они молчали. Обоимъ было хорошо.
— Вотъ Володю-бы сюда, — негромко сказалъ дочери Борисъ Николаевичъ, — съ его Карломъ Марксомъ, съ прибавочною цѣнностью, со взвѣшиванiемъ всего на вѣсахь мнимой справедливости и всеобщаго поравненiя, съ его завистью, злобою и ненавистью ко всѣмъ. Ты, какъ думаешь, что слыхалъ когда нибудь этотъ милый офицеръ про Маркса?.. Про соцiализмъ? А?.. А вѣдь такихъ то многiе миллiоны!.. Это, вѣдь, и есть народъ…
— Я спрошу его, папа, — сказала Шура и обернулась къ Гурдину. — Геннадiй Петровичъ, вы знаете, кто такое Марксъ?
Офицеръ съ румянымъ отъ счастья и водки лицомъ, подался всѣмъ тѣломъ на стулѣ впередъ, точно хотѣлъ встать и задумался.
— Марксъ?.. Марксъ?.. Да!.. Конечно, слыхалъ! Ну, вотъ… Да, помню-же отлично… Это издатель «Нивы»!..
Борисъ Николаевичъ весело разсмѣялся. Шура радостно улыбнулась. Геннадiй Петровичъ смутился.
— Вы знаете, сказалъ онъ. — Впрочемъ, кто этой жизни не видалъ, тому трудно это понять. У насъ въ Семипалатинскѣ «Нива» съ приложенiями, да «Крестный календарь» Гатцука — это, вѣдь, въ каждомъ почти домѣ! Какъ я помню эти свѣтло-желтыя или сѣрыя маленькiя
Геннадiй Петровичъ сталъ разсказывать, какъ жили они вдали отъ желѣзной дороги, какъ его мать съ нимъ, ребенкомъ, каждые три года кочевала изъ Семипалатинска въ Джаркентъ — двѣ тысячи верстъ, однако, какъ ѣхали въ тарантасахъ, какъ кочевали въ кибиткахъ, гдѣ пахло верблюжьимъ войлокомъ и бараньимъ мѣхомъ. Какъ томительно сладки были ночи въ пустынѣ. Какъ мычали и блеяли стада киргизскихъ кочевниковъ какъ работали казаки отъ зари до зари, какъ косили по ночамъ при лунѣ общественные участки, какъ осенью гуляютъ недѣлями казаки, справляютъ свадьбы, танцуютъ, пѣсни играютъ, веселятся… Какъ наступитъ зима и такiе снѣга выпадутъ, что телеграфные столбы покроетъ въ долинахъ…
— Рабочихъ часовъ не считаютъ? — спросила Шура. Геннадiй Петровичъ не понялъ и продолжалъ: -
— Теперь Императорское правительство ведетъ желѣзную дорогу изъ Семипалатинска на Туркестанъ, соединяеть Туркестанъ съ Сибирью, а мнѣ даже жаль — пропадаетъ поэзiя нашихъ кочевокъ по степи.
Вальсъ въ залѣ сталъ увѣреннѣе. Въ дверяхъ столовой появилась Мура.
— Что это вы засѣли, какъ заговорщики. Мама будетъ играть, идемте танцовать.
Зимнiй сумракъ входилъ въ гостиную. Люстры не зажигали. Прiятна была зимняя полутьма. Марья Петровна на память играла пѣвучiй вальсъ. Женя положила руку на плечо Геннадiя Петровича, Шура пошла танцовать съ Гурiемъ, Мура съ Ниной. Три пары заскользили, закружились по длинной залѣ. Сильнѣе запахло елочной хвоей.
Геннадiю Петровичу пришлось потомъ танцовать съ Мурой и Ниной. Женя ему шепнула, снимая съ его плеча руку: — «пригласите дѣвочекъ… иначе нельзя… Это была-бы такая обида… Никогда незабываемая обида!..»
Когда Геннадiй Петровичъ уходилъ было совсѣмъ темно. Горничная въ прихожей свѣтила ему керосиновой лампочкой. Вся семья провожала гостя.
— Не забывайте насъ!.. Приходите къ намъ!.. Будьте всегда дорогимъ гостемъ, — раздавались юные голоса.
На Багговутовской круглые электрическiе фонари горѣли. Ея дали тонули въ голубомъ сумракѣ. Еще жесче сталъ марозъ. Скрипѣлъ снѣгъ подъ быстрыми шагами. Но легко, тепло и весело было на сердцѣ у молодого офицера. Онъ почти бѣжалъ по березовой аллеѣ, накрытой узорною голубого сѣтью тѣней древесныхъ вѣтвей.
XV
Часто бывать не пришлось. «Не принято» было приходить безъ зова, а ни Жильцовы, ни Антонскiе званныхъ вечеровъ или обѣдовъ не устраивали. Тоненькая ниточка случайнаго знакомства Гурдина съ этими прекрасными семьями не свивалась въ толстый канатъ.
Геннадiй Петровичъ былъ какъ-то на масляной, прiѣзжалъ съ визитомъ на Пасху. Его ждали и Женя серьезно волновалась. Ну, да, какъ же! А вдругъ христосоваться будетъ?.. Можно-ли съ нимъ цѣловаться и какъ? Понастоящему, или такъ?.. Объ этомъ былъ серьезный и полный секрета разговоръ съ Шурой и было рѣшено, что поступить, какъ выйдетъ, но, если придется христосоваться, то подставить свою щеку, а самой цѣловать воздухъ. «Вѣдь онъ все-таки чужой»!..