Ненависть
Шрифт:
— Ну?., братья?.. Такъ въ чемъ же дѣло?.. Сколько ихъ?..
— Ихъ трое… Ихъ обвиняютъ въ томъ, что они хотѣли бѣжать заграницу. Они сказали, что они французы.
— Гм… Французы?.. Мальчики?.. Чего-же комиссаръ отъ меня хочетъ?..
— Комиссаръ и красногвардейцы, захватившiе мальчиковъ требуютъ ихъ разстрѣла на мѣстѣ, какъ враговъ народной власти.
— Гм… Враговъ народной власти… Не много-ли сказано?..
Володя чувствовалъ, что стоитъ ему сказать два слова, что онъ знаетъ этихъ самыхъ Генглезовъ, что онъ за нихъ можеть поручиться, что они не могутъ быть врагами народной власти, просто потому, что они французы и ничего въ томъ, что въ Россiи совершается понять не могутъ, и ихъ отпустятъ, но онъ вспомнилъ Далекихъ и то, что говорилъ ему
— Все крови боятся, — промычалъ неопредѣленно Ленинъ. — Пилаты!
Володя поднесъ трубку ко рту.
— Алло?.. Комиссаръ, захватившiй Генглезовъ?.. Да… Конечно, разстрѣлять… Съ врагами революцiи пощады быть не должно.
Ленинъ всталъ.
— Комики, право!.. Не могу-же я вмѣшиваться во всѣ эти мелочи. Поѣдемте, Гранитовъ. Пора и на покой.
Володя сидѣлъ рядомъ съ Ленинымъ въ громадномъ автомобилѣ, принадлежавшемъ Императору Николаю II. Ленинъ откинулся на сидѣньи и молчалъ. Онъ усталъ за этотъ день тревогъ и совѣщанiй. Впереди въ туманѣ ночи на неосвѣщенной улицѣ маячили охранники на мотоциклеткахъ.
Мягко и неслышно несся автомобиль по Петроградскимъ улицамъ къ Троицкому мосту. Володя смотрѣлъ въ уголъ уютной кареты. Онъ чувствовалъ себя до нѣкоторой степени героемъ. Владимiръ Ильичъ долженъ былъ еще разъ оцѣнить его. Онъ крови не боится. Что изъ того, что вѣроятно этихъ милыхъ мальчиковъ уже разстрѣляли у стѣны Александровской Лавры. Это просто, это естественно для времени, которое называется революцiоннымъ. Во всѣхъ большихъ городахъ, пережившихъ революции есть стѣны, около которыхъ разстрѣливали, убивали людей, можетъ быть, и невинныхъ, но крови которыхъ требовала толпа. Такiя стѣны есть въ Москвѣ… Въ Парижѣ… Въ Петроградѣ… Это въ порядкѣ вещей. Это — жизнь… И это не парадоксъ: — жизнь требуетъ смерти, смерть требуетъ жизни… Это природа вещей и задумываться объ этомъ — малодушiе.
Но не думать не могъ. Было, однако, и нѣчто другое… Былъ какой-то иной порядокъ вещей. Вдругъ точно во снѣ съ открытыми глазами увидалъ… Гостиная у дѣдушки отца протоiерея. Дѣдушка въ дорогой лиловой муаровой рясѣ, съ большимъ наперснынъ крестомъ, украшеннымъ бриллiантами и рубинами сидитъ на кругломъ табуретѣ за роялемъ. За его спиною, сплетшись руками въ красивый женскiй вѣнокъ, стоятъ его дочери: — Володина мать, тетя Маша и тетя Надя. Мартовское солнце бросаетъ косые лучи сквозь тюлевыя занавѣски трехъ большихъ оконъ дѣдушкиной гостиной. На окнахъ и на полу подлѣ оконъ цвѣты въ большихъ глиняныхъ горшкахь и зеленыхъ деревянныхъ кадкахъ. Фикусы, филодендроны, музы, финиковыя и вѣерныя пальмы. Пунцовый амариллисъ пламенемъ горитъ въ солнечномъ лучѣ. Володя сидитъ на диванѣ съ Женей и Шурой, Подъ ними на коврѣ, поджавъ подъ себя бѣлыя лапки, дремлетъ, пришуривъ глаза, дѣдушкина пестрая кошка. Володя и сейчасъ ощущаетъ то испытанное имъ тогда чувство какого-то особаго, точно неземного покоя, умиленiя сердца, отрѣшенности отъ всего грязнаго, чувство какой-то нѣжной чистоты и любви, которое тогда вдругъ его всего охватило. Дѣдушка даетъ тонъ и тихо подъ сурдинку играетъ на роялѣ. Потомъ онъ начинаетъ пѣть прiятнымъ, мягкимъ голосомъ съ большимъ чувствомъ:
— Величитъ душа моя Господа и возрадовахся духъ мой о Бозѣ Спасе моемъ…
Три женскихъ голоса дружно принимаютъ отъ дѣдушки и несутъ молитву къ самому небу:
— Честнѣйшую херувимъ и славнѣйшую безъ сравненiя серафимъ безъ истлѣнiя Бога-Слова рождшую сущую Богородицу Тя величаемъ…
Какое то удивительное чувство гармонiи, мира и тишины охватило тогда Володю, такое сильное, что вотъ уже сколько лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, а все — каждая мелочь — встаетъ въ его памяти и не только въ
— О чемъ задумались, товарищъ Гранитовъ?..
— Рѣшительно ни о чемъ, Владимiръ Ильичъ, — поспѣшно отозвался Володя. — Вспоминалъ и переживалъ прекрасную рѣчь товарища Троцкаго.
Они въѣзжали по крутому подъему на великолѣпный Троицкiй мосгь.
Ленинъ точно читалъ въ душѣ Володи.
— Вспоминать прошлое — безнадежно. Гадать о будущемъ — сумасшествiе. Важно только настоящее. И это настоящее — наше!.. Идемте — товарищъ Троцкiй насъ ожидаетъ.
И сразу послѣ темной Петроградской ночи съ ея разстрѣлами, послѣ каморки классной дамы Смольнаго института — яркое блистанiе множества лампочекъ въ хрустальныхъ подвѣскахъ роскошнаго особняка, столъ, ломящiйся отъ всяческой снѣди, бутылки съ винами, графины пестрыхъ водокъ и толпа невзрачныхъ людей, неопрятно одѣтыхъ, смердящихъ смрадомъ долгихъ безсонныхъ ночей, полузвѣриной жизни на смятенныхъ улицахъ, не имѣющихъ опредѣленнаго ночлега.
— Э!.. Да вотъ оно, что у васъ тутъ, — искривляясь въ гиппопотамовой усмѣшкѣ, сказалъ, потирая руки, Ленинъ.
— Полная побѣда и на всѣхъ фронтахъ, Владимiръ Ильичъ, — отозвался изъ толпы Троцкiй. — А это уже мои молодцы для насъ постарались.
— Ну, что-же… Выпьемъ за побѣду… Я промерзъ таки и проголодался.
Гости, и съ ними Володя сѣли за богато убранный столъ.
ХVIII
Въ эти зимнiе дни 1918-го года вся Россiя карежилась, какъ береста на раскаленной плитѣ. На югѣ шла настоящая война, И совѣтскiя газеты пестрѣли извѣстiяии подъ заголовками: — «на внутреннемъ фронтѣ«. По Россiи судорогой проходили крестьянскiя возстанiя и бунты рабочихъ. Въ Москвѣ, Ярославлѣ, въ Тамбовской и Саратовской губернiяхъ, въ низовьяхъ Волги, на Уралѣ — вездѣ народъ сопротивлялся большевикамъ, захватившимъ власть. На сѣверѣ англичане и генералъ Миллеръ образовали Сѣверный или Архангельскiй фронтъ, на западѣ подъ Ямбургомъ генералъ Юденичъ угрожалъ самому красному Петрограду, на югѣ казаки и генералъ Деникинъ съ Антантой, въ Сибири адмиралъ Колчакъ и чехословаки… Народъ не принималъ чужой и чуждой ему власти третьяго интернацiонала и всѣми силами боролся противъ большевиковъ.
Въ эти дни пролетарская власть спѣшно создавала красную армiю для защиты революцiи и посылала полки на всѣ фронты борьбы. Въ Петроградѣ была объявлена регистрацiя офицеровъ и жестокими карами грозила совѣтская власть тѣмъ, кто посмѣетъ уклониться. Брали въ заложники женъ и дѣтей офицеровъ и заставляли идти и сражаться за большевиковъ.
Въ семьѣ Жильцовыхъ была страшная тревога. Гурочка былъ — офицеръ!.. Его произвели незадолго до прихода къ власти большевиковъ, онъ не успѣлъ получить назначенiя въ полкъ и остался дома офицеромъ. Онъ не пошелъ на регистрацiю. Онъ не хотѣлъ быть въ «рабоче-крестьянской» красной армiи, онъ искалъ случая пробраться на югъ, чтобы тамъ — въ «бѣлой» армiи сражаться не за революцiю, но за Россiю.
Въ штатскомъ пальто дяди Бори и въ его-же шапкѣ фальшиваго бобра онъ ходилъ по городу, разъискивая тѣхъ людей — а онъ слышалъ, что гдѣ-то есть, должны быть такiе, — кто отправлялъ молодыхъ людей въ Добровольческую армiю генерала Алексѣева.
И было страшно, что его узнаютъ и схватятъ.
Каждый день кто-нибудь, по большей части — это была Параша — говорилъ:
— Сегодня опять повели …
И то, что говорили неопредѣленно: — «повели» не называя кто кого и куда повелъ, казалось особенно жуткимъ.