Необычайные приключения Кукши из Домовичей. Сигурд победитель дракона. Повести древних лет

Вронский Юрий Петрович

Внизу от суши в море врезался гладкий берег, забросанный камнями и валунами. Было слышно, как шумели волны. А где же моржи?

Биармины показывали. Среди больших камней лежали меньшие. Некоторые шевелились. Из моря плыл морж. Он скрылся в прибойной волне и остался на песке. Издали и сверху моржи казались маленькими, как бобрята.

С обеих сторон моржовое жилище замыкалось кручами, которые запирали берег дикими мысами. Перед лежбищем моржей из воды выставлялись жадные черные рога подводных скал. Налетая на камни, табуны волн взметывались горами и падали пенными водопадами. Сюда не подойдешь берегом, не подплывешь водой. В моржовый город

был лишь один проход: спуск с кручи, похожей на богатырскую лестницу с поломанными ступенями. Спускались с помощью канатов. Слезли вниз повольники и оглянулись: коль моржи нападут на людей, то деваться некуда. И много же здесь жило морских великанов! Вся галька между валунами была распахана. Вот лежит большой, как безрогий бычина, рядом с ним маленький. Детеныш, что ли? Близко не лезь, бросится.

Новгородцы никогда не били моржей и не знали их повадок. Повольники поглядывали на биарминов: что те будут делать, то и мы…

Киик, Расту и Рубец смело подошли к большому моржу. Зверь приподнялся. Прыгнет? Нет, только задрал голову и ударил в гальку аршинными зубами. Камешки брызнули, как вода, и морж заревел грубым голосом. Видно, у моржей на сухом месте нет ходу, им бы плавать нерпой, а на берегу они ленивы. Быть моржам под новгородскими рогатинами!..

Биармины объяснили:

— Не надо, не надо обижать моржей. Клыки лежат в другом месте.

— Где, где? Показывай!

Тут открылось невиданное и неслыханное. В левом крыле моржового города, там, где крутые скалы высокой грядой ушли далеко в море, лежал высокий берег. Сюда в самые сильные бури не могла забежать волна.

Между валунами были навалены кости, выбеленные ветром дочиста.

Повольники приблизились, и от костей с клекотом поднялся морской орел.

Могильник, общее кладбище моржей. Чуя смерть, они сами приходили сюда. Они не хотели, чтобы волна мозжила о камни бессильное тело, не хотели, чтобы море мочалило кости на гальке и раньше часа душило последний вздох соленой водой. Морской морж не рыба. И он ходит умирать на Мать Сырую Землю.

Повольники примолкли. И вдруг услышали тяжкий вздох. Среди костей лежал морж, большой, как валун. Он редко раздувал бока и со стоном выпускал дыхание. Была видна дорога, которую он проломил через кости, чтобы подальше уйти на Землю.

Осторожно, не нарушая покоя смертного часа, повольники подобрались к умирающему. Но он узнал их чутьем, шевельнул головой с седыми усищами и взглянул на людей.

Один клык в полсажени длиной, другой наполовину сломан. Морж смотрел, но видел ли он? Глаза уже затянула темная вода. Он уронил голову, вздохнул и больше не поднял бока.

Черная кожа исполосована шрамами. Богатырь немало побился на своем веку, да не сладил с последним врагом…

Сколько ни собирали биармины мертвого моржового зуба, но его много осталось. Везде лежали длинные, больше лошадиных, лобастые черепа с могучими зубами.

— Ныне мы, браты, не только рассчитались с боярином Ставром. На нас больше нет долга и нам самим много останется, — сказал Доброга и закашлялся.

От натуги в груди старосты порвалась жила, и кровь пошла горлом.

Глава четвертая

1

Обратный путь повольников был нерадостен, гребли без песен

и без говора. Лишь бы поскорее вернуть домой живым любимого старосту.

Они внесли Доброгу в острожек на руках. Заренка вся сжалась, увидев ослабевшего мужа, который ушел из избы на своих ногах, а вернулся на чужих. Но не уронила слезы и виду не подала.

Она уложила Доброгу на мягкие шкуры, голубила — не себя, а его утешала:

— Тебе и в прошлом лете было с осени плохо. Зимой же вся хворость пройдет, как уже проходила.

Заренка звала Зиму, и Морена слушалась, наступала тяжелым железным шагом.

Ветер без устали выл в дымовых продухах, небо хлестало косыми, студеными дождями. Уныло свистели избяные пазы.

Не становилось лучше больному Доброге, он таял, как восковая свеча. В иной час Заренка пряталась от чужих глаз. Сжавшись, в безысходном отчаянии, она давала волю рыданьям. Она бросала проклятье злой судьбе и клялась уйти вместе с любимым, бросить, как помеху, как бремя, свое ненужное тело.

Успокоившись, она ложилась рядом с мужем и, почти прижавшись к его губам своими, дышала вместе с ним. Всей волей она стремилась передать любимому тайную теплую силу жизни, скрытую в груди человека, хотела отдать цвет бесполезной молодости, свою жизнь.

Однажды, творя над спящим святое колдовство любви, Заренка вдруг почувствовала, как в ней самой, глубоко, томительно и чудесно-тревожно, шевельнулось что-то живое, но не ее. Затаившись, женщина прислушивалась к великому совершению: это, витая в дыхании, душа любимого проникла в ее сердце и оживила плод, которому назначено быть продолжением и возрождением Доброги… И Заренка лежала, прислушивалась к себе, к тому, кто появился в ней, и к гремящему морю.

…А море бесилось напоследок. Не то что вздумать плыть в расшиве, к нему и подойти-то было нехорошо. Оно все залилось рваной белой пеной, злобно металось на землю, завладело бережками и норовило ворваться в лес, кусало деревья за корни, пускало туман соленой пылью.

Задавая свой последний праздник, морские водяные до дна мутили море и бушевали всей своей дурной силой. Они мчались в дикой погоне, сами черные, а гривы седые. Наскакивая, они топили один другого и выталкивали воду. Им тесно, им жутко. У них нет души, как у человека, который утоляет свой страх любовью и трудом.

Пришла пора, пока не начался ледостав, покидать острожек тем из повольников, кто будет зимовать на двинских берегах и заниматься ловлями пушного зверя в Черном лесу.

Зимовщики навещали больного Доброгу, чтобы получить от старосты советы и наставления на зимний труд и проститься с ним. Отправились они, и опустел острожек в двинских устьях за лесистыми островами, притихло на зиму новгородское зернышко.

Доброге было душно, он не мог больше выносить привычного избяного дыма и запаха сажи. Его вынесли в холодную клеть, но и здесь ему плохо. Тогда во дворе срубили навес, чтобы под ним гулял вольный ветер, а дождями не захлестывало постель больного.

Биарминовские колдуны наведались вновь, но кудесничать не стали. Древний старец, старший кудесник, погладил лицо Доброги тонкими темными пальцами, посидел около, глядя на больного, прошептал про себя какие-то слова, и только.

Потом биармины принесли от него для Доброги спинки красной рыбы мягкого копчения и туес медвежьего жира, топленного на душистых травах. Староста не мог есть надоевшую рыбу, не мог пить густой, пахучий жир. Ему бы родного хлебушка с кислым квасом. И горького ячменного пива…