Необыкновенные собеседники
Шрифт:
Читателям хорошо с Паустовским. Это необыкновенно много, когда читателю с писателем хорошо. И это совсем не так часто случается, даже когда писатель большой художник. Потому что доброта это совсем не непременное свойство таланта.
Доброта — разновидность дара художника.
Людям хорошо с Паустовским потому, что они в его голосе и в его красках чувствуют доброту его любви к миру, доброту его неприязни ко всему, что уродует любимый им мир природы и человека.
Вот почему их так влечет к Паустовскому.
14 Э. Миндлин
АНДРЕЙ
ПЛАТОНОВ
I
аленькая книжка в твердом матерчатом переплете серого цвета. Андрей Платонов. «Река Потудань». Рассказы.
И надпись на книге: «Эмилию Львовичу Миндлину —с преданностью друга. А. Платонов. 6/Х. 37 г.»
Такую же надпись он сделал и на другом экземпляре книги — Сергею Буданцеву в тот же вечер...
Надписывал за своим рабочим столом. На столе стоял чугунного литья черный черт с поджатым хвостом и черным чугунным взглядом смотрел, что пишет на книгах Андрей Платонов.
Черт привык, что хозяин его сидит за небольшим продолговатым столом и пишет.
Нас было тогда трое друзей — Андрей Платонов, Сергей Буданцев и я. В ту пору мы особенно часто встречались. Пожалуй, что ежедневно. Собирались у Сергея Буданцева на Петровке, или у Андрея Платонова на Тверском бульваре, или у меня — сначала в келье Страстного монастыря, а позже на улице Фурманова. Она называлась тогда Нащекинским переулком.
А еще чаще гуляли втроем по Гоголевскому бульвару и по Тверскому.
Вечер, когда Сергею Буданцеву и мне Платонов подарил свою «Реку Потудань», был вечером нашей последней встречи втроем. После мы встречались с Андреем Платоновичем уже без Буданцева. Без Буданцева приходили друг к другу и без Буданцева гуляли с ним там, где когда-то гуляли вместе с Буданцевым.
Буданцев и познакомил меня — то ли в 1932, то ли в 1933 году — с Андреем Платоновым. Благодаря Буданцеву я и сдружился с этим удивительным человеком и очень, очень большим русским писателем, одним из самых глубоких и мудрых писателей лет нашей жизни.
II
Я еще не был знаком с ним, когда была напечатана его сатирическая повесть «Впрок». Критики обвинили писателя в зубоскальстве, в потакании чувствам мещан, обывателей...
Но ни человек, ни писатель Платонов не был ни зубоскалом, ни злопыхателем. Много лет спустя после выхода повести «Впрок» Андрей Платонов (в 1938 году) писал в своих «Размышлениях о сатире»:
«Забавность, смехотворность, потеха сами по себе не могут являться смыслом сатирического произведения: нужна еще исторически истинная мысль и, скажем прямо, просвечивание идеала или намерения сатирика сквозь кажущуюся суету анекдотических пустяков».
Так задним числом, ретроспективно он программировал смысл и значение повести «Впрок».
Повесть принесла автору много горя.
Платонова перестали печатать — наотмашь.
Единственный из всех тогдашних журналов «Литературный критик» продолжал поддерживать Андрея Платонова. В «Литературном критике» время от времени печатались статьи Платонова под разными псевдонимами. Один из них — «Федор Человеков» — был наиболее известен читателям. А однажды — что уже вовсе неожиданно для критико-литературоведческого журнала! — на его страницах появился даже рассказ Платонова «Фро». Но исключение это единственно.
Сергей Буданцев много рассказывал мне о Платонове. Рассказывал с восхищением. Да и не только от Сергея Буданце-ва — от всех, знавших Платонова, приходилось слышать необычайные выражения любви, уважения к этому человеку, читательской благодарности к редкостному его таланту. Не помню никого, о ком писатели в тесном своем кругу говорили бы с таким глубочайшим сочувствием и так уважительно, как говорили они о Платонове.
Читатели знали его только по бранной критике. Книг его уже не было на полках книжных лавок. Наконец и критика перестала им заниматься. Платонова помнили только в писательской среде. И тем не менее никто из знавших его не сомневался, что Андрей Платонов еще одарит русский народ мудрыми и правдивыми книгами.
Читатель о существовании Андрея Платонова не подозревал.
Писатели молодые об Андрее Платонове не слыхали.
А Платонов жил и работал. Сидел за столиком у окна — на столике стоял чугунного литья черный черт и, бывало, целые дни смотрел черным чугунным взглядом, как сидит и пишет Андрей Платонов.
Я никогда не видал Платонова до знакомства с ним. Я знал его только как автора повести «Впрок» и когда думал о нем, то зрительно представлял себе таким, каким только, казалось, и должен выглядеть автор блистательно сотворенной сатиры. Он представлялся мне человеком с остроироническим взглядом, режуще-остроумным скептиком, собеседником, с которым очень и очень небезопасно схватиться в споре.
Каким непохожим на воображенного мною Платонова оказался Андрей Платонов!
Мы познакомились у Буданцева за круглым чайным сто-
лом в одной из двух комнат Буданцевых на Петровке. Выли еще Константин Большаков, Лев Гумилевский, Леонид Гроссман. Были три дамы — хозяйка дома, жена Андрея Платонова и моя. Беседу за столом оживлял Сергей Федорович, чудный мастер рассказывать, развлекать гостей, веселил остроумными анекдотами и вместе с женой (поэтессой Верой Ильиной) пел прелестные французские песенки. Кроме двух голосов хозяйских слышался еще голос отличного, однако с несколько свет-ски-салонным оттенком рассказчика Большакова. Платонов, Гумилевский и я больше молчали. Но Платонов был молчаливее всех. Я помню, как он смеялся рассказам Буданцева и Большакова, но не помню, чтобы за весь вечер сам хоть что-нибудь рассказал. А смеялся он как-то легко, с удовольствием. Глаза его оставались печальны — они у него всегда были добрыми и печальными,— но было похоже — он от души радуется тому, что есть отчего смеяться, и что благодарен Буданцеву и Большакову. Он вообще с благодарностью смотрел на людей. Казалось, в душе благодарен им за то, что они живут, и за то, что они люди. Смысл этой платоновской благодарности людям за то, что они люди, и за то, что живут на земле, я понял позднее, уже сдружившись с ним и наслушавшись от него об «идее жизни», которая и была главной идеей всего, о чем писал, говорил и мыслил Андрей Платонов.
Он был человеком, благодарным за жизнь — за факт жизни, за явление жизни. Был благодарен жизни за то, что жизнь есть на земле.
Он смотрел глазами, полными доброты и печали. Крупная голова с необыкновенно высоким, незатененным лбом держалась на тонкой шее — такой тонкой, что воротничок рубашки никогда не касался ее. И вся фигура его была узкой и тонкой, словно очерченной острым карандашом. Этот большущий русский писатель был человеком тихого голоса в жизни.
Он всегда говорил ровным голосом, приглушенно, словно вполголоса и с удивительной точностью формулировал свои мысли. О чем бы ни начать говорить с Платоновым, постоянно создавалось впечатление, что он уже думал об этом. Невозможно было заговорить с ним о том, о чем он не думал раньше тебя. И не только думал, а с завидной ясностью единственно точными словами русского языка выразил свои мысли.