Необыкновенные собеседники

Миндлин Эмилий Львович

Вернулся из Афганистана тридцатилетний Лев Никулин. * Пришел в редакцию в экзотическом пробковом шлеме,— так в этом шлеме и зачастил к нам.

Был завсегдатаем и Николай Русов — часами просиживал на синем диванчике в глубине кабины. И хотя никогда не оставался без собеседников, все же держался особняком, будто скучно было ему, другу Розанова и Бердяева, мистику и ревнителю православия, да и не о чем всерьез говорить с литературной молодежью «Накануне». Писал он много — о Розанове, о Достоевском, о кризисе духовной русской культуры. Тема кризиса духовной культуры вообще была в «Накануне» монополией москвича Николая Русова и петроградца Эриха Голлербаха. Оба были друзьями и учениками покойного Розанова, и оба много и часто писали о смерти своего учителя. Помню, в статье кого-то из них приводилась жалоба Николая Бердяева: «Умер Розанов, а и негде о нем написать». Но было неверно, что — негде. Розанову, как редко кому, повезло в «Накануне» — Русов и Голлербах то и дело печатали в «Накануне» статьи о Розанове. А как-то — не помню, по какому поводу,— не согласились в чем-то друг с другом, поспорили и поссорились. Примирительное письмо тихого и бесшумно шагавшего Николая Николаевича Русова кончилось заклинанием в сторону беса, попутавшего обоих: «Тьфу, тьфу, сгинь, рассыпься!»

Рядом с Русовым напечатался пролетарский писатель Александр Неверов. Началось с того, что я написал хвалебную статью о книге Неверова «Ташкент — город хлебный». Неверов пришел в редакцию благодарить меня — принес и подарил мне

свою книгу пьес, надписав ее «дружески, с лучшим чувством», потом в другой раз принес с добрыми надписями еще две свои книги. С ним у нас и впрямь установились дружеские добрые отношения — продолжались они и после конца «Накануне». Незадолго до его смерти я уезжал в Ленинград, куда на время переселился. Неверов должен был вскоре приехать туда, взял мой ленинградский адрес, и мы попрощались «до скорой встречи». Но встреча не состоялась: в Ленинграде, ожидая Неверова, в газетах я прочитал о его смерти.

Еще в 1923 году я привлек Неверова к сотрудничеству в «Накануне» — напечатали его рассказ «Колька». Через некоторое время он принес мне новый рассказ — рукопись я тотчас отправил в Берлин. На следующий день прибегает ко мне Неверов, очень взволнованный, умоляет вернуть ему рукопись. Узнав, что она в Берлине, совершенно отчаивается.

— Может быть, можно телеграфировать, позвонить по телефону, еще как-нибудь дать туда знать, чтобы не печатали!

— Да что случилось, Александр Сергеевич?

Неверов рассказывает:

— В «Кузнице» узнали, что печатаюсь в «Накануне». Сказали, что, если я еще раз у вас напечатаюсь, меня исключат из «Кузницы».

Удалось помочь бедному Александру Сергеевичу. В Берлин была дана телеграмма с просьбой задержать печатание нового рассказа Неверова — рукопись возвратить.

Но и после этого случая Неверов заходил к нам в редакцию — посидеть, побеседовать.

В дружеском разговоре он признался, что в «Кузнице» его ругали: как, мол, ему, пролетарскому писателю, не совестно было напечатать рассказ в «Литературных приложениях», в которых черным по белому начертано: «Под редакцией гр.

А. Н. Толстого».

Толстой и как редактор и как автор напечатанных в «Накануне» рассказов («Последний день поэта Санди», отрывков из «Аэлиты» и др.) действительно подписывался не иначе, как гр. (граф!) А. Н. Толстой!

Писателей-попутчиков это отнюдь не отпугивало, как, впрочем, многих из писателей-коммунистов. Просто не замечали этого «гр.».

Неизвестно, как относился к «Накануне» Максим Горький, живший в то время в Берлине. Но в «Литературных приложениях» от 7 мая 1922 года напечатаны письма В. Г. Королей-

_Ко — М. Горькому с примечанием от редакции, что эти письма «М. Горький передал редакции «Накануне».

Я назвал редакцию «Накануне» «ноевым ковчегом». Только * поди подсчитай, сколько в этом ковчеге чистых и сколько нечистых. Да и не всегда с точностью угадаешь, кто в нем был чист, а кто...

Но бывали в нем и просто забавные люди. И без этих забавных фигур невозможно себе представить синее помещение московской редакции.

Разве только кто-нибудь из старых петербургских писателей может помнить сейчас беллетриста Юлия Волина. О нем, впрочем, упоминает Корней Чуковский в своей книге о Репине. Волин бывал в Куокале у Репина. Когда-то издательство «Прометей» в Петербурге выпустило две или три книги его рассказов. Позднее Юлий Самойлович жил долгое время в Париже, там, кажется, и пристрастился к сгубившему его кокаину. ¹

Я познакомился с ним в «Накануне». Маленький, в парижском котелке, в визиточных брюках в полоску, легко по-французски грассирующий, с короткими черными усиками, Волин не мог не обратить на себя внимание. На первый взгляд он казался если не нэпманом, то, по крайней мере, дипломатом какого-нибудь третьестепенного государства. Но он был не нэпман и не дипломат, он был просто бывший писатель. В «Накануне» он писал изредка — фельетоны на московские бытовые темы и подписывался «Виктор Юз». ¹

Кабин в нашей редакции было много — штук двенадцать. Войдя в редакцию, просто невозможно было не застать в одной из них Волина — оживленного, если он только что подстегнул себя кокаином, и мрачного, бледного, невыносимо страдающего, если у него не было денег на кокаин.

Ежедневно посещал редакцию еще один бывший писатель, ни строчки не написавший для «Накануне»,— Александр Вознесенский — «борода», как мы его называли. До революции это был автор сенсационных пьес на модные темы «пола». В советские годы он считался кинописателем, но ни одной картины по его сценарию не помню. Чем он занимался и на что существовал —- бог его знает. Было ему лет, самое малое, сорок пять.

У женщин он пользовался совершенно неописуемым успехом. Цоклонницы его буквально осаждали помещение московской редакции «Накануне». Вознесенский умудрился превратить нашу редакцию в место своих свиданий. Только затем, чтобы встречаться здесь со своими поклонницами, и приходил он сю-^ Да. Калменся лыводили из себя эти свидания. Он ворчал, ругал-с я, негодовал. Но поделать ничего не мог. Нельзя же запретить старому литератору посещать редакцию, ставшую открытым литературным клубом!

И Вознесенский с его черной выхоленной бородой, сводившей с ума московских красавиц, в широкополой романтической шляпе и черной пелерине-накидке по-прежнему каждое утро поднимался по обитым синим сукном ступеням в редакцию «Накануне».

v

О предстоящем переезде в Москву Алексея Николаевича Толстого уже давно поговаривали в редакции. Да и не только Толстого. Ожидались и Кирдецов — главный редактор, и Василевский (He-Буква), и Бобрищев-Пушкин, и кто-то еще. Главные, берлинские «накануневцы» — «сменовеховцы» собирались на Родину.