Неоднажды в Америке
Шрифт:
– Нет, я не хочу сказать, что он должен… в конце концов, может быть… ну, всякое бывает, ты понимаешь… да что там говорить.
Она осекается и косится на меня: вдруг я начну им лекции читать. А я ничем не лучше их, у меня тоже все эти мысли мелькают, и строить из себя святошу было бы глупо. Чёрт побери, ну почему мы такие, почему не можем просто порадоваться её счастью, поверить, что у них это настоящее, без секретов, подоплёк и скелетов по шкафам? Я смотрю на Саманту, всегда дружелюбно улыбающуюся, и думаю: «Неужели она не видит? Не чувствует этих взглядов, шепотков за спиной?» Видит, неглупая ведь, и так ей, наверное, хочется сорваться и наорать на нас, клуш соседских, что проблема не у неё в семье,
«Ага, пусть всегда будет солнце и мир во всём мире», – смеётся мой чёртик на другом плече. Идеалисты. Если они и скрывают чего, если гуляет он, если есть там какой-то секрет, нам неведомый, то всё равно ведь не скажут. Так и будут улыбаться, делая вид, что всё хорошо, якобы не замечая сплетен, косых взглядов и молчаливых вопросительных знаков. Тебе просто хочется верить, что такое возможно. Ну, верь…
Ну и буду.
Скорее всего мы никогда не узнаем, что стоит за такой разницей в степени привлекательности этих людей, что это означает для их семьи, для их внутреннего мира, для их детей, в конце концов. Более того, нам не должно быть до этого никакого дела. Только легче сказать, чем сделать. Нам есть дело до всего, что не вписывается в наши представления о мире, в реальное о нём представление, без розовых облаков. Не выключается вечный думатель, как ни ругай его.
Bostonian rhapsody
I
Наши программы новостей иногда напоминают криминальную хронику с вкраплениями погоды и спорта. Так и в тот день: первые десять минут нам долго и занудно рассказывали про суд над врачом, обвиняемым в убийстве собственной жены. Как же, как же, знаем: про это убийство все газеты и телеканалы болтали без умолку. Уже третья пожилая женщина за последние несколько месяцев, причём все белые, богатые, убитые в районах, где преступлений такого рода вообще почти не бывает. Никак маньяк орудует. И тут вдруг выясняется, что последнюю, третью, убил не маньяк, а собственный муж, известный врач-аллерголог, благополучный, преуспевающий, безупречный во всех отношениях. По крайней мере, прокурор уверяет, что убил именно он, подделываясь под маньяка. И что никакой он не безупречный, а от жены по проституткам гулял, через Интернет девушек снимал, и вообще не судите конфетку по обёртке.
Боже, какая тоска. Скорее бы про погоду начали говорить, что ли. Ну почему каждый раз, когда убивают кого-то из богатых белых районов, наши средства массовой информации встают на уши и разбирают это дело по косточкам неделями, а то и месяцами? Ну убил он жену или не убил, мне-то что?
Тем временем нам показывают зал суда. На первом плане дети доктора, верящие в его невиновность. Пришли в суд поддержать отца. Я себе представить такого не могу: отца судят за убийство матери. Как пережить это? Но они вроде молодцом держатся, особенно средняя дочь и сын. Старшая периодически начинает всхлипывать на плече у своего жениха, но тут же берёт себя в руки. Камера останавливается на средней дочери…
– Это же Бритт! – почти подпрыгивает на диване мой муж.
– Которая у тебя спиннинг* преподавала?
– Да. Боже мой…
Мы бросаем всё, что делали, и впиваемся глазами в телеэкран. Поздно, новости перескакивают на какую-то аварию в центре Бостона.
II
Услышать от моего мужа выражение восхищения чужой физической формой, тем более чужой силой воли, доводится нечасто. Обычно это относится к чемпионам на экранах телевизора – Лэнсу Армстронгу или Тайгеру Вудсу – к людям, которые ничего больше в жизни не делают, только соревнуются, тренируются да приводят себя в идеальную физическую форму. Поэтому когда он пришёл с очередного класса спиннинга
Новую инструкторшу звали Бритт. Странное имя какое-то, неженственное. Впрочем, ей оно подходило. Бритт владела собственным бизнесом и работала на полную катушку, с утра до вечера. К тому же она была спортсменкой – настоящей: тренировалась по утрам, вечерам, даже в выходные как сумасшедшая, участвовала в двоеборьях и триатлонах, a заодно бегала марафоны и полумарафоны, выжимала себя так, что падала на финишной черте, а на следующий день приходила в класс и выкладывалась там. Многие преподаватели спиннинга посидят немного сами на велосипеде, а потом ходят между рядами – якобы чтобы мотивировать всех и смотреть «за формой» учеников. Только не Бритт – она от начала и до конца класса сидела в седле, накручивая себе ещё большее сопротивление, чем предписывала всем остальным. Сочетание сопротивления и скорости были такие, что мой муж под конец класса чуть не валился с ног. Если над другими инструкторами он откровенно смеялся и увеличивал нагрузку на тридцать процентов по сравнению с тем, что они предлагали, то с нагрузками Бритт еле справлялся. К ней в класс слабаки не ходили – только настоящие атлеты, да и те тихо растекались лужицей пота по полу после класса. Пробежав полмарафона и заняв пятое место, уже на следующее утро Бритт за сорок пять минут доводила взрослых мужиков в пиковой физической форме до стонов и всхлипов.
– Ты что, ничего не замечал? Её мать убили уже несколько месяцев назад, а она всё это время вела классы как ни в чём не бывало?
– Ты знаешь, да. Я же говорю, она железная. Немного бледнее обычного, губы чуть больше сжаты… Впрочем, они у неё всегда сжаты. Эти лица немецкие и англосаксонские – хрен поймёшь, каменное выражение лица.
– А сейчас как?
– А она ушла. Уже месяц как. Мы очень хотели её вернуть, петицию писали, но руководство клуба ничего сделать не смогло. Теперь-то я знаю, почему она ушла.
III
Её отца звали Дёрк Грейнедер (Dirk Greineder). Немец, приехавший в Америку учиться да тут и оставшийся. Блестящий специалист, хорошо известный в своей области, высокий, импозантный, с очаровательной женой, тремя чудесными детьми и роскошным домом в одном из самых дорогих пригородов Бостона, преуспевающий и очень уважаемый. Старшая дочь закончила Гарвардскую школу медицины, про среднюю вы уже знаете, а младший сын заканчивал не то Йель, не то Принстон, – один ребёнок успешнее другого. Образцово-показательная жизнь.
В тот день родители пошли прогуляться в парк и на одной из развилок решили разминуться. Дальше следовал звонок мужа по телефону 911, его безуспешные попытки откачать жену, парамедики, бессильные что-либо сделать, полицейское расследование, горе, похороны… А газеты и телевидение кричали: «Третья жертва маньяка!»
Они держались. Остался отец – опора семьи, лидер, движущая сила. Он здорово помог им в те дни, не выказывал эмоций, не давал расклеиться. Его авторитет оставался непререкаем; пока был он, была семья.
Когда Дёрка арестовали, дети были вне себя от возмущения. Они знают своего отца: он образцовый представитель общины и мухи не обидит. Он их вырастил, книжки читал, в зоопарк водил, это ему они в огромной степени обязаны своим успехом в жизни. К тому же отец никогда не повышал голоса, а мать боготворил и ни разу слова плохого о ней не сказал – ни в глаза, ни за глаза. Полицейских надо увольнять за такую работу: не могут виновного найти, так сразу мужа обвиняют, благо больше некого. Вы бы лучше маньяка искали, который до этого двух женщин так же убил! Ничего, вот найдут настоящего убийцу, мы их засудим за моральный ущерб.