Неоконченный полет (сборник)
Шрифт:
— А сейчас он знается с комендантом? — спросил тогда Дмитрий парня, выслушав рассказ до конца.
— Говорят, нет. Разве что нашепчет на кого старосте, кто теленка зарежет.
— Нельзя, значит, резать?
— У-у, ферботен!
«Борьба... И тут борьба, — размышлял Дмитрий, пряча руки в рукава, сутулясь от холода. — И зачем мне все это: кто «за», кто «против», черт его тут разберет. Все перепуталось. Вот бы встретить одного такого шептуна, или старосту, или полицая, и посмотреть ему в глаза. «Продажная шкура!» — сказать бы ему и пристрелить паскуду на месте. Хотя бы одного... Чтобы недаром здесь плутать. И партизан мне разыскивать ни к
Дмитрий внимательно посмотрел на Сергея. Хмурый, с заснеженными бровями и ресницами, он сидел неподвижно, грустил. Старый кожушок, ничем не повязанная, голая шея, красное припухлое ухо, намокшая прядь светлых волос, пушок с росинками на щеке — все, что видел Дмитрий в этот час, будило в нем жалость к Сергею. Вот такие же во время летнего отступления просились на машины, просили, чтобы их взяли, не оставляли у немцев. Просились, а мы отгоняли их, вытаскивали из кузовов. Теперь они должны возить немцев, которые ищут в лесу советских летчиков. А что, если бы и я вот так же?
— Сережа, как тебе живется у сестры? — вдруг спросил Дмитрий.
— А я к ним больше не вернусь, — ответил Сергей.
— Как это «не вернусь»?
— Да так... Пойду в партизаны, — бухнул Сергей и осмотрелся по сторонам.
— В партизаны?
— А что такого? Я уже был у них.
— Ты?
— Ну, да. Я там всех знаю. Командир меня не взял, потому что я приходил к ним с голыми руками. А теперь — вот! — Сергей, наклонился, быстро разгреб до самого дна саней солому, перемешанную со снегом.
— Автомат?
— А тут пистолет. — Сергей похлопал себя по груди.
Дмитрий от восхищения аж приподнялся на колени.
— Серега! Да ты же золотой парень, настоящий патриот. Понимаешь ли ты это? — торжественно произнес он.
Сергей смутился тем, что так неожиданно сказал сам и что услышал от летчика, наклонил голову.
— Быть другим — биография не позволяет. Я в Осоавиахиме был активистом, изучал все по макетам... А теперь забыть?.. Нет.
Дмитрий всем этим был и удивлен, и растроган, и даже чуть напуган. Сидит себе вот такой парень, шмыгает носом, а под ним новенький немецкий автомат с диском, пистолет за пазухой. Вот это война!
— Ну, давай, браток, полный вперед! Гони веселее, — сказал Дмитрий и повалился на солому.
— Нам торопиться не следует, — спокойно ответил Сергей, но все же дернул вожжи, и конь затрусил.
Уже темнело, когда они выехали из лесу и увидели рядок занесенных снегом домов.
— Гутка?
— Она.
Огородами, выбирая, где поменьше снегу, подъехали к стогу. Сергей разнуздал и накрыл коня, а Дмитрий тщательно отряхнулся и обобрал на шинели солому.
Где-то в хате топилось, потому что и ветер, и снег, и весь воздух пахли знакомой Дмитрию с детства вечерней уварившейся
Солдата, который почему-то так долго не возвращался в Ямполь, кинулись разыскивать еще с вечера. Утром комендант послал наряд в Белицу, чтобы немедленно доставили возницу, а сам с целым отрядом подался в лес по вчерашним следам ловить советских авиаразведчиков.
Около полудня собака коменданта, обнюхивая тропу, вдруг наткнулась на припорошенный снегом труп. Стоя над убитым солдатом комендант перекрестился, в беспамятстве прошептал посинелыми губами несколько раз «Майн гот» и поклялся разыскать убийцу. Он перевернул застывший в муках агонии труп, установил, что взято только оружие, осмотрел всю местность и, отправив солдат на аэродром, один с собакой подался в Белицу.
Первые же расспросы повели его к хате Петра Глухенького, в которой сидел наряд солдат. Солдаты, сбив ворота и переехав их санями, с возгласами и топотом ворвались сюда, на подворье, еще утром.
С утра, когда под окнами по улице промелькнули фигуры немцев, Марфа, натопив печь и управившись по дому, сидела за прялкой. Петро пошел, как всегда, на мельницу: если есть что молоть, будет молоть, а нет — просто увидится с людьми, узнает, что творится вокруг. Услыша крики и треск, Марфа обмерла: руки упали ей на колени, колесо прялки сделало круг и остановилось, нитка оборвалась. Глазами, полными ужаса, Марфа прежде всего посмотрела на девочку. Дочь тоже услышала топот возле хаты и кинулась к матери, Марфа прижала ребенка к своим ногам, усыпанным мелкой кострой, но встать и поглядеть за окно у нее не хватило сил.
Заметенные снегом, обмотанные до глаз шарфами и платками, вражеские солдаты, переступив порог, сразу накинулись на Марфу с одним-единственным вопросом: где Сергей? В душе у Марфы все похолодело. Она смотрела на обезображенные холодом лица, которые,ей казались во всем одинаковыми, и спрашивала сама себя: «Что же это он натворил?.. Как отвечать?» Смотрела на них, слышала их, растерянно молчала, ощущая возле себя горячее тельце девочки.
— Сергей?.. — собралась с духом. — Поехал в лес за дровами.
— Какой дрова? Почему лес? — пристал широколицый, в очках, с маленькими глазками толстяк, который понимал немного по-украински.
— Дрова для школы... Он скоро вернется.
«Дрова», «лес», «вернется» — эти слова солдаты быстро перемололи на своем языке, и они, видимо, целиком их удовлетворили. Один из них все же приблизился к Марфе, погрозился сердито и даже занес над ее головой автомат, отчего девочка вскрикнула на весь дом. Остальные солдаты уже шарили по комнате: открывали шкафчик, заглядывали в посудный шкаф, на полку, крутились у горшков, к чему-то принюхивались, некоторые уже чавкали, что-то поедая, и гоготали от удовольствия. Влазили сапогами на лавку и совали руки за образа, становились на колени и заглядывали под полати; один даже открыл заслонку и засунул голову в печь. По хате, пошел чадный дух.
Марфа не впервые видела оккупантов в своем доме и знала, что, если солдаты переставали допрашивать и начинали заглядывать в горшки, их надо накормить, напоить, и они забудут о том, ради чего сюда пришли.
— Солдат хочет эссен? Эссен? Сейчас дам. — Марфа вскочила с лавки, — Есть шпиг и яйки, есть шнапс, есть, — сыпала Марфа известными всему селу словами и носилась по хате, еще дрожа и боясь дотронуться до кого-нибудь.
Солдаты, присмирев, начали разматывать свои закутанные головы, глаза их заблестели от удовольствия.