Неоконченный полет (сборник)

Хорунжий Анатолий Мефодьевич

Утром даже солнцу не узнать было Лебединого.

В тот же день люди начали покидать городок. Сигналом к этому послужило перебазирование авиационной части. Все знали, что летчики продвигались ближе к фронту, но они ведь оставляли квартиры, где пребывали, покидали город, и жители восприняли это как плохой знак. Первыми повалили на станцию с узлами и детишками эвакуированные, те, кто уже испытал, что такое жизнь в прифронтовой полосе. За ними потянулось местное население.

Наступал вечер, такой же, как и вчера, тихий, ласковый, лунный, но люди боялись

его. Одни торопились на поезд, чтобы уехать отсюда насовсем, другие шли на ближние хутора, чтобы провести там хотя бы ночь. Благостная тишина и лунный свет были связаны теперь в сознании людей с ужасами бомбардировок, поэтому, кто мог, тот покидал местечко, хотя бы на время.

В тот же день, как раз перед заходом солнца, напротив дома Троновых остановилась грузовая машина. На ящиках и чемоданах сидело несколько человек. Когда из кабины выскочил Антон, они, шутя, советовали ему, как быстрее всего можно попрощаться с любимой.

— Задержишься — оставим.

— Ему не будет хуже... С такой пампушечкой!

— Пусть на дорожку даст нам чего-нибудь крепенького, Антоша!

— Он для себя никак не выпросит лакомства, не то что для всех!

Мужчины хохотали.

2

Зоя и мать укладывали в старый ящик одежду, домашние вещи, намереваясь вынести самое ценное к яме. Вначале они не узнали Антона, снаряженного в дорогу.

— Я к вам на одну минутку. Добрый вечер! — Он пожал обеим руки и в замешательстве остановился среди беспорядочно разбросанных, расставленных повсюду вещей. Зоя покраснела, потому что догадывалась: Антон будет говорить о чем-то с ней. Ирина Протасовна удивленно поглядывала то на дочь, то на Антона и приветливо улыбалась.

— Ирина Протасовна! — декламационно провозгласил Антон. — У вашего дома ждет меня машина, я уезжаю из Лебединого... И возможно, навсегда...

Ирина Протасовна догадалась, о чем пойдет речь, и тоже стушевалась.

— Я шел к вам с намерением просить Зою ехать со мной... То есть, с нашей частью. Но в вашем доме, при вас, я не осмеливаюсь просить об этом. Вы не разрешите ей оставить вас.

— Без меня никуда она не уедет из Лебединого, — сказала Ирина Протасовна, еще более теряясь перед горячим взглядом Антона, потому что она вспомнила сейчас положение Зои и то, что она, мать, еще совсем недавно намеревалась побыстрее выдать дочь за кого-нибудь замуж.

— Зоя бы служила в нашей части, я бы все устроил так, что... Вы меня знаете, Ирина Протасовна. Ваша воля, конечно, сильнее моего желания. Но я люблю вашу дочь и говорю вам об этом, как матери. Я бы желал, чтобы она считала меня своим мужем. Я никогда не забуду ее, ваш дом, ваш край... — Его голос дрожал от неподдельного глубокого чувства, глаза блестели от волнения.

Мать посмотрела на Зою, заметила, как вспыхнуло розовым пламенем ее ухо, которое выглядывало из-под прядки волос, и опять подумала о ее положении. Ирине Протасовне стало жаль дочь — она стояла перед ней, как провинившаяся девчушка, вина которой была совсем пустяковой. Мать чувствовала, как дочь

задыхается, как бьется ее сердце.

Зоя сгорала от стыда. Она стояла, наклонив голову. Антон между тем смотрел на ее круглую головку, розовые щеки, белую шею и переживал настоящие муки любовного расставания. В эту минуту он уже почувствовал, что ему окончательно отказано словами матери и безмолвием Зои. Он не мог дольше стоять перед ними, но выйти вот так, чужим, у него тоже не хватало сил. Он дрожащими руками откинул полы куртки, достал из потайного кармана толстую тетрадь и, подавая ее Зое, сказал уже уверенней и по-прежнему растроганно:

— Зоенька, вот мой дневник. В нем вся моя душа и... мой уральский адрес. Береги — мы с тобой еще встретимся. Я навсегда запомню ваш дом. Если придется вам ехать на восток — езжайте прямо в мое село.

Разговор уже терял свою напряженность; сигнал машины за окном пришелся очень кстати. Антон артистично, красивым жестом руки обнял Зою, которая так и стояла перед ящиком, не сменив позы, чмокнул ее в щеку, затем, перешагнув через кучу одежды, сваленной на полу, торопливо ткнулся губами в висок Ирины Протасовны и, вконец уничтоженный их холодностью, выбежал из комнаты.

Зоя не успела обуться, чтобы выйти за ним. Она только подошла к окну и помахала рукой в сторону машины, наполненной людьми.

Грузовик скрылся за поворотом.

Зоя и мать продолжали перебирать и укладывать вещи. Натыкаясь на какую-нибудь вещь Дмитрия, Зоя цепенела, молча разглядывала ее, пока мать с руганью не набросилась на нее:

— Что окаменела? Дура набитая...

Свою и Дмитриеву одежду Зоя старалась укладывать в отдельный чемодан.

Ирина Протасовна оживилась, разговорилась. Она долго и пристрастно нахваливала Антона.

На следующую ночь Лебединое бомбили еще сильнее. Троновы до утра просидели в укрытии. Зоя решила, что утром оставит свой дом, свой городишко, поедет куда глаза глядят, только бы не слышать воя бомб. В ту страшную ночь она по-настоящему почувствовала себя матерью.

Утром она пошла в последний раз попрощаться с Лебединым. Проходя мимо халупы часовщика, Зоя услышала, как ее кто-то окликнул. Оглянулась — ее позвал к себе горбун. Зоя подошла к нему.

Мастерская была наполовину разрушена, окно вырвано вместе с рамой, жестяные часы-вывеска валялись возле дверей.

Горбун подождал, пока Зоя подошла совсем близко.

— Ты, если не ошибаюсь, Тронова будешь? — пристально посмотрел на нее горбун черными, немигающими глазами.

— Да, — ответила Зоя.

— Я тебя помню еще первоклассницей. Слышал я, слышал и про твоего верного. Не стыдись, не надо. Я всегда любовался вами, когда вы проходили мимо моего окна. Теперь, глянь, и мою будку шарахнуло... Я хочу сделать тебе приятное. Пойдем со мной в эту развалину, дочка.

Зоя настороженно, с недоверием пошла за ним. Потолок хатенки осыпался. Стол, сейфик, стулья, деревянные футляры от часов, которые перекошенно висели на стене, валялись на полу. Все было завалено глиной.