Неоконченный полет (сборник)
Шрифт:
Горбун открыл сейфик, вынул оттуда большие круглые часы, встряхнул их, приложил к уху и, подавая их Зое, сказал:
— Эти часы оставил мне лейтенант, твой муж. Сейчас отремонтировать их невозможно, но после войны они еще послужат. Их механизм достоин того, чтобы сохранить. Возьми, дочка.
— Я ничего про это не знала... Вы не ошибаетесь? — заколебалась Зоя.
— О, моя память позволяла мне брать одновременно по тридцать часов разных фирм от незнакомых мне людей. У этого летчика были умные и добрые глаза. Я помню его и не хочу быть перед ним виноватым. Пусть тебе этот сувенир принесет счастье.
На глазах Зои показались слезы.
Выйдя
На улице то там, то тут торчали обломки разрушенных, сгоревших домов. Держа в руке часы, Зоя думала о Дмитрии, вспоминала дни, когда они вдвоем бродили здесь вечерами.
Шла и шла в степь, разговаривала сама с собой, клялась сама себе...
«Рожу дитя, где бы ни довелось; буду ждать, сколько бы ни пришлось... Буду разыскивать по всей стране, по всему свету. Пока не увижу своими глазами его могилу... Пока не покажу ее своему ребенку...»
В тот день немецкие войска начали наступление в этом районе. Лебединое через несколько часов стало прифронтовым населенным пунктом.
Зоя уговаривала мать ехать за Волгу. Ирина Протасовна отказалась. Пререкались, пока не поссорились, пока не разрыдались, и Зоя среди ночи ушла из дому. На платформе товарного поезда, ночью, среди таких же, как и сама, с одним чемоданом в руках, в легком стареньком пальтишке, без крошки хлеба, поехала она на восток тяжелым путем, который уже проложили тысячи и тысячи эвакуированных.
Выстрел среди ночи
Четвертый час стоит Сергей на посту, и некому его подменить. Да разве только его? Есть пост и при въезде в табор, за лозами и камышами. И там стоит часовой, и его не сменили в положенное время. И в землянках не топится, и лошадей не поили. Когда Сергей проходит мимо, лошади поворачивают к нему головы, неспокойно позвякивая цепочками.
В расстегнутом кожушке, в шапке набекрень, в намокших сапогах, с автоматом, Сергей прохаживается по сухой, утоптанной дорожке возле землянок, затем сворачивает к лошадям, что чернеют и отдалении в сумраке, затем снова возвращается. Остановившись, он отчетливо слышит, как бурлит и клокочет вода в овраге.
Если бы там, дальше, не стоял еще один часовой, Сергей подольше бы задерживался здесь, но от одной мысли, что там, в глухомани, есть человек, который всматривается, прислушивается к ночи, Сергея охватывает волнение, и он задерживается на краю утоптанной дорожки лишь настолько, чтоб подумать про часового, послушать, как шумит вода, и на минутку помечтать о Белице, об Оксане...
Но только на минуту. Его тянет назад, к той землянке, где четвертый час гудит собрание. Сергей не имеет права застаиваться возле открытых настежь дверей, из которых, словно из подземелья, бьет розоватый свет вперемешку с табачным дымом. Шумный, возбужденный разговор не утихает ни на миг. Приближаясь сюда, Сергей обо всем забывает и ловит каждое слово, сказанное там. Он связывает услышанное с тем, что узнал минут десять назад, ему порой хочется самому слиться с толпой, которая стоит у входа в землянку, сказать и свое слово, А здесь, возле землянки, он видит прежде всего полоску утоптанной земли, на которую падает свет из окошка, и проходит дальше, переполненный тоской, тревогой и бурными предчувствиями.
Спор, который идет в тесной землянке, близок ему, по-своему понятен.
— Мы с вами собрались тогда, когда, как никогда, стоит перед нами вопрос дисциплины в нашем отряде...
Кум уже охрип, выступал он, кажется, в третий раз. Сергею
— Ха-ха! — засмеялся Сергей. — «Тогда, когда, как никогда...» — Не торопясь, прошел дальше. — Сейчас все решится.
Вчера партгруппа постановила послушать отчет командира на собрании отряда с одной целью: если он не откажется от своей «лежачей тактики», назначить командиром кого-то другого.
Вот уже Сергей возвращается назад. В землянке хрипит тот же голос:
— Заярный толкает нас, товарищи, на борьбу маневренную, чтобы, значит, сегодня тут, завтра там. Мы же на практике убедились, что для этого у нас еще не созрели условия, повторяю — не созрели. Я, это дело, заявляю авторитетно. Заярный сегодня в отряде, а завтра он пойдет к линии фронта, а то и куда-нибудь на чердак, нам, это дело, неизвестно, а Хуторской отряд на моей персональной ответственности перед партией. И я заявляю авторитетно — мы никуда не пойдем из своего района. У нас немцы не бесчинствуют, и мы, это дело, выполняем свою функцию.
— Не бесчинствуют, только хлебушко потихоньку увозят...
— И девушек вылавливают да в Германию угоняют...
— Да замолчи ты! Мало там галдежа без тебя.
Это сказал один из стоявших в двери. Сергей спохватился и пошел дальше. Опять тишина вокруг. Только вода шумит и шумит... «В Белице, видать, тоже речка вышла из берегов, может, и мостик затопило, — думает Сергей. — Ни пройти, ни проехать. Не скоро спадут снеговые воды. Не скоро сбудется и то, что намечают Дмитрий и Бондарь, не скоро. Если бы Дмитрия поставили командиром, все бы пошло быстрее. Ого! Тогда бы...»
Сергей энергично поворачивается и быстрее, нежели до сих пор, шагает к землянкам. Ему представляется какой-то грандиозный бой, он видит себя среди взрывов и пламени... Вот он бежит вперед и стреляет, стреляет. Ему и вправду стало жарко, словно волна теплого воздуха вдруг охватила его. Теперь ему показалось, что в землянке уже совершилось самое важное, желанное, но он еще не знает об этом. Сергей почти бегом торопится услышать, что там...
— Идти во главе коллектива — значит жить для людей, именно для них, потому что они отдают себя великой цели. Вы, товарищ Кум, извините за прямоту, не идете во главе отряда, а отсиживаетесь в тихом закутке с подлой мыслью: сохранить себя, тихонько прожить, пока другие гибнут за наше дело, за наш народ.
Сергей налег на чьи-то плечи, слушал, словно от жажды пил холодную воду.
— Вы же сами, сказали своим верным друзьям в минуту откровенности, что в этой войне старайся сберечь самого себя, а о народе не беспокойся: он, мол, никуда не денется и тебя не закроет от пули. Ну-ка, товарищи, если бы все исходили из такой философии, где бы уже были сегодня захватчики? А сидеть месяцами в лесу, объедать села, оборонять только самих себя, разве это не кумовская философия на деле: «Вы меня не трогайте, и я вас не трону»?..