Неоконченный полет (сборник)

Хорунжий Анатолий Мефодьевич

Внизу медленно проплывали знакомые экипажу ориентиры — заснеженные села, станции, лесочки, еле различимые зимние дороги; затем появились сожженные дотла селения, которые несколько дней назад были прифронтовыми, а дальше шли села несколько поцелее, недавно освобожденные. Виднелись дороги, не обозначенные на картах, пролегшие в весьма неожиданных направлениях.

Лейтенанты с подоблачной высоты осматривали землю, и каждый по-своему размышлял над тем, что им сказал генерал.

«Где же их искать, казаков? Как распознать среди белых просторов?» —

спрашивал себя Жатков, наклоняясь то и дело к борту самолета и подставляя лицо под обжигающий ветер.

«Возвращаться, домой с пакетом никак невозможно. Совершенно невозможно!» — твердил про себя Синюта, поглядывая вокруг и шевеля пальцами застывших ног, обутых в старенькие, растоптанные унты.

— Куда летим, Олег? — обратился пилот к штурману, спросил только для того, чтобы услышать голос друга.

— По всем показателям, на восток.

— Отлично! Значит, скоро покажется твой Саратов!

— О, это было бы куда приятнее, чем очутиться сейчас над твоим Харьковом.

— Для тебя?

— Надеюсь, для обоих. В Саратове мы наверняка нашли бы двух молодых чернобурок.

— Вместо одной черной бурки?

Оба охотно посмеялись.

Внизу, сквозь вьюжную пелену, виднелись пожары. Там лежало разрушенное село. Хмурый дым космами вплетался в белую метель. Синюта и Жатков внимательно рассматривали все. Оба радовались, что распознали там наших солдат, — солдаты носили камыш из балки к своим окопам. На улицах стояли завязшие в сугробах наши машины.

Штурман разыскал это пылающее село на карте, сделал подсчеты и сказал пилоту, что отсюда до Обоянского большака минут пятнадцать лету.

Синюта поднял руку — это его обычный знак удовлетворения.

Под крыльями стелились наши поля, дороги, кружила наша метелица, вверху было наше небо. Увидеть бы еще наших кавалеристов в белых маскхалатах и командира в черной бурке. Было бы совсем хорошо!

3

Снежные переметы на прямой, как струна, Обоянской дороге были истоптаны, порезаны, разбиты. У-2, появившись над дорогой, снизился, его экипаж по-настоящему обрадовался: внизу ясно виднелись свежие следы. Действительно, Синюта и Жатков вскоре увидели колонну кавалеристов, которая двигалась плотным строем в направлении Белгорода.

У-2 еще немного снизился и держался на некотором расстоянии от дороги. Осмотрев колонну, пилот и штурман счастливо переглянулись: всадники были в белых маскхалатах, а впереди — командир в черной казацкой бурке.

Синюта знал свое дело отлично. Поставив самолет против ветра, выбрал ровное место и, черкнув по снегу широкими лыжами, плавно посадил его. Подруливая ближе к кавалеристам, летчики не обращали на них никакого внимания: конники были рядом, и экипаж был бесконечно благодарен им за то, что они с самого утра двигались, не меняя своего направления.

Самолет гудел мотором, выруливая вперед, чтобы поравняться с группой всадников, среди которых был человек в черной бурке. Жатков, который стоял

в кабине, притопывая ногами и закрываясь от обжигающего ветра, уже держал в большой меховой рукавице тоненький, но такой важный пакет. Пилот сейчас следил только за тем, чтобы не ввалить машину в какой-нибудь ров, он все время смотрел только вперед.

Вдруг вся колонна кавалеристов — от передней группки до последнего всадника — остановилась и замерла. Казалось, будто над ней пролетел не У-2, известный на фронте и нашим и вражеским войскам, а огненная комета.

Советский самолет сам шел в руки противнику.

4

— Как это понимать, герр оберст? — Молоденький адъютант, точно хорек, посмотрел из-под повязанного поверх шапки, надвинутого на глаза обледенелого, твердого, словно жесть, шарфа.

Оберст молчал. Развернув коня по ветру, он недвижно следил за самолетом. В самом деле, что все это значит? Очевидно, советские летчики приняли их за своих. На это как раз и рассчитывало командование, когда приказало обмундировать новую, недавно переброшенную на этот фронт часть под советских кавалеристов. Но этот случай превысил всякие ожидания. Однако с какой целью они приземлились? Что вынудило?..

Оберст смотрел на самолет, слышал, как за его спиной нарастал гул удивленных солдат, и все туже натягивал повод своего коня: конь прядал ушами, танцевал на месте, слыша рокот мотора.

— Спрашиваете, лейтенант, что это значит? В эту минуту самолет наконец остановился, мотор притих, едва подрагивая на малых оборотах. Оберст в напряжении помедлил еще минуту, ожидая: выключит мотор или нет? Нет, не выключил.

Штурман вылез на крыло, прыгнул в снег и, увязая по колено, размахивая руками, поторопился к головной части колонны. Оберст внимательно следил за ним.

Адъютант, подав коня ближе, дохнул паром в самое лицо оберста.

— Разрешите?

— Не сметь! — со спокойной твердостью в голосе приказал оберст. Его темное лицо посуровело. — Живым! Только живым! — В покрасневших от ветра глазах горели любопытство и жестокость.

Откуда-то из середины колонны отделились несколько всадников и, подняв шум, вскинув вверх карабины и сабли, помчались окружать Жаткова. Белые их маскхалаты раскрылись на ветру, обнажив темно-зеленоватые немецкие шинели.

— Пошел! — Оберст кивнул адъютанту. Тот ослабил повод. За ним валом хлынула группа всадников.

Штурман, увидя издали кинувшихся к нему справа, не мог понять, что происходит... Остановись, оглянулся. Увидел только свой самолет, стоящий посреди ровного поля, и ничего больше. Но когда снова посмотрел на ораву, которая быстро приближалась, его обожгла огнем догадка: враг!

Ударил выстрел, второй, третий.

Синюта сидел в кабине и, как обычно в такие минуты, смотрел на приборы. Послышались выстрелы. Синюта кинул взгляд в ту сторону, где был Жатков. То, что он увидел, показалось страшным сном: Жаткова окружали.