Неомифы
Шрифт:
Мещеряков без особого энтузиазма воспринял новость, что знакомого его заместителя нужно срочно отвезти ко врачу.
– А больше некому? – голос директора звучал скорее устало, чем недовольно.
– Нет… Вась, ты же меня знаешь: не будь ситуация экстренной, я бы никогда…
– Угу, угу. Ладно, гуляй. Без тебя мне будет сложно, но я уж как-нибудь справлюсь.
– Спасибо! Я отработаю, – пошутил Прошкин.
– Конечно, – с непонятной интонацией произнёс Мещеряков и отключился.
– Ну вот, можем ехать, – сказал Геннадий и, подойдя к краю тротуара, вытянул руку. – Такси!
Таксист был удивлён: он никак не мог понять, что рядом с представительным и богатым человеком, каким выглядел Прошкин, делает этот оборванец. Но сунутые в руку деньги сделали своё дело. Всю дорогу до больницы водитель ехал молча.
Негромко играло радио, разнося по салону попсовый мотивчик очередной песенки о несчастной любви. Ефимцев с Прошкиным тоже молчали: хотя предварительной договорённости не было, оба сочли, что обсуждать их «дело» на людях не стоит.
С не меньшим удивлением посматривали на них работники и посетители больницы. Некоторые в отвращении или презрении отворачивались.
Дождавшись, когда кабинет хирурга освободится, Прошкин потянул за собой Ефимцева.
– Эй, вы куда?! Тут вообще-то очередь! – выкрикнул примостившийся под высоким разлапистым растением пенсионер с газетой в руках.
– Мы по-быстрому, – не останавливаясь сказал Прошкин, пропуская вперёд Павла.
Пенсионер недовольно хмыкнул и вернулся к разгадыванию кроссворда.
Удивление на лице хирурга Зеленштейна являло собой квинтэссенцию взглядов, которые бросали на странную парочку окружающие. Врач дал какие-то указания своему помощнику – белобрысому мускулистому парню – и отвёл Прошкина в сторону.
– Кто это такой? – шёпотом спросил Зеленштейн.
– Один очень интересный человек, – так же, шёпотом, ответил Геннадий.
– Ген, ты в порядке?
– Как никогда.
– Что-то я не уверен…
– Будь я не в порядке, пошёл бы не к тебе, а к психиатру.
– Да?.. И чем я могу помочь?
Прошкин объяснил, и к удивлению на благородном лице с кустистыми бровями добавилось сомнение.
– Ну ладно, чего тебе стоит, – принялся уламывать друга замдиректора канала.
– Я тут вообще-то не хренью страдаю, – веско заявил Зеленштейн.
– Так и я тоже! Говорю тебе, дело очень важное, а может стать ещё и очень выгодным! – Прошкин знал, куда надавить.
Хирург сдался.
– Ладно. Но если его башка такая же пустая, как твоя, ты мне будешь должен.
– Сколько? – тут же внёс точность дотошный Прошкин.
– Ящик водки!
Ефимцев всё это время стоял возле окна и наблюдал за проносящимися мимо машинами.
«Такое впечатление, что вид обыкновенного, едущего по дороге автомобиля приводит его в трепет», – подумалось Геннадию.
– Павел! – окликнул он засмотревшегося мужчину.
Тот резко обернулся.
– А? Что?
– Вот, познакомьтесь, это Герман Натанович.
Ефимцев порывисто протянул Зеленштейну руку.
– Здравствуйте, доктор!
– Очень приятно, – сказал тот, но руки не пожал.
– Он вас осмотрит, – продолжил Прошкин. – А я подожду здесь, в коридоре. Чтобы не привлекать внимания.
– Пройдёмте на рентген, – позвал Зеленштейн, а затем обратился к помощнику: – Данила, остаёшься за главного. Людей в очереди я оповещу, что скоро вернусь.
Сидя на скамейке и ожидая, когда вернутся хирург со своим новым, необычным пациентом, Прошкин испытывал необъяснимые чувства. Он не смог бы дать им определения, потому что ничего подобного раньше не ощущал.
– Вот так всегда… знакомства, протекция… По протекции теперь и бомжей без очереди обследуют… А мы должны это терпеть… – ворчал кто-то справа.
Геннадий повернулся и увидел знакомого старичка. Газета с разгаданным кроссвордом лежала на диване.
– Извините, – зачем-то сказал телевизионщик, – у нас очень срочное дело…
– А у кого оно не срочное! У меня, между прочим, нога болит – страсть как болит, хочу вам сказать! Грозили ампутацией!..
– Да-а, неприятно…
– Неприятно!.. И это ещё что! Мне недавно вырезали аппендицит.
– А вот это хорошо, – заметил Прошкин, водя взглядом по коридору.
– Чего ж хорошего? – нахохлился, как разозлённый петух, пенсионер.
– Что дожили до таких лет с аппендиксом, – пояснил Прошкин. – Не всякому удаётся.
– До каких «таких» лет? – ядовито поинтересовался дедок. – Мне, чтоб вы знали, всего шестьдесят! Я помоложе кое-кого из вас, молодых, буду!
– Да-да… – рассеянно обронил Геннадий.
– Вот ведь, все норовят похоронить Рачкова, – продолжал ворчать пенсионер. – Не дождётесь!..
Устав слушать демагогию Рачкова и трёп двух полных старушек, что расположились напротив, Прошкин встал и начал мерить шагами коридор. Он не знал, сколько прошло времени, когда двери открылись и появился радостный Ефимцев, а следом за ним ошеломлённый Зеленштейн.
Журналист подскочил к ним. Не успел он произнести вслух рвавшегося с языка вопроса, как услышал ответ. Прошкин предвосхищал его – и, тем не менее, был поражён:
– Он – там, – одними губами произнёс хирург.