Неотмазанные. Они умирали первыми
Шрифт:
— Тоже в деревню хочу. Хотя бы на месячишко. Один запах скошенной травы чего стоит? — отозвался мечтательно Пашка.
— А я обожаю запах ванили, у меня мать такие пироги печет, закачаешься! Вам и не снились! — перебил Тацор.
— А я люблю летом на рынок ходить, когда огурцы, петрушку, укроп, помидоры уже продают. Запах зелени обалдевающий стоит, — вставил Привалов.
— Стефаныч, я что-то не понял. Ты что, продал фазенду-то? — вдруг задал вопрос Володька Кныш.
— Да, мужики, это была самая большая моя плюха в жизни. До сих пор не могу себе простить. Кусочек земли и домик всегда надо иметь, чтобы можно было побыть в тишине одному, нервы привести в порядок, снять с души груз, который на тебе веригой висит.
— Как же тебя угораздило-то?
— Шерше ля фам, братцы! Как говорят французы!
— Что и тут без баб не обошлось?
— А то, как же? Когда купили дачу, я-то думал, будем приезжать на отдых. Балдеть на лужайке перед домом, под березами на одеяльце загорать, на рыбалку ходить с пацанами, в лес за ягодой и грибами. А получилось все иначе.
— Ну, прям заинтриговал. Что же произошло?
— За дело мертвой хваткой взялась моя любимая теща, Маргарита Петровна. Дама с той еще закваской, махровая коммунистка. Поставила бутылек деревенскому трактористу, тот распахал весь участок. А там соток, скажу я вам, до этой самой матери. И получился не отдых, а настоящая каторга. Гробились на фазенде как при режиме Пол Пота, высунув языки. То сажай, то окучивай, то от колорадского жука опрыскивай… Осенью чуть пупок не надорвал, убирая урожай. Потом очередная головная боль: куда его девать. Пытался вякать, да где там, против бабцов разве попрешь, теща на прием вообще не работает. Чуть что, сразу на дыбки. За больное сердце хватается, хоть кол на голове теши, никого не слушает. Так несколько лет и вкалывали на любимой даче до опупения, пока не приехала одна баба-беженка родом из этой деревни с мужем, удрали из Средней Азии. Пристала к моей жене как репей, продайте дом да продайте. Сопли, конечно, слезы ручьем. Три дня окучивала, плакалась в жилетку. Одним словом доняла, вконец разжалобила. Продали дачу.
— Жалко деревню! Стефаныч, да послал бы тещу подальше!
— Молодой, глупый был. Сейчас бы послал! Впереди паровоза бы побежала!
— Как в анекдоте! — оживился краснощекий Привалов, сдвигая шапку на затылок. — Сын отца спрашивает: «Папа, почему это бабушка зигзагами по огороду бегает?» Отец отвечает: «Это, сынок, не бабушка, это сынок — теща! Подай-ка еще одну обойму!»
Тимохин сидел с отрешенным лицом, почти не слушая болтовню и смех товарищей. Перед ним все еще стояли широкооткрытые карие глаза «чеха».
«Почему он не стрелял? — не давала ему покоя назойливая мысль. — Почему? Может, затвор не успел передернуть? И как назло сегодня без «броника». Хотя, толку от него никакого».
— Андрей! Что-то ты мне сегодня совсем не нравишься! — проговорил Стефаныч, покосившись на старшего лейтенанта. — Какой-то ты бледный и взгляд у тебя потухший как у обреченного, будто смертушка рядом ходит. У Николая Третьякова, как сейчас помню, вот точно такие же глаза были в день гибели. Молчишь все. Смотри у меня, накличешь беду!
— Ну, ты, сказанул тоже! — хрипло бросил Тимохин, с трудом поднимаясь и поправляя разгрузку. — Загостились мы тут, Стефаныч. Домой пора!
Глава десятая
Ромка Самурский с Чернышовым, только что сменили Чахлого и Свистунова. С их «фишки» хорошо просматривалось расположение батальона. Из ряда походных палаток особенно выделялась «собровская обитель», как ее называли братья Исаевы. На ее линялом выгоревшем брезенте как на киношном экране мелькали фантастические тени словно драконы, из палатки доносились смех и пьяные выкрики. У СОБРа вовсю шла гулянка: справляли рождение сына Юркова. Радостное известие новоявленному отцу привез из ПВД капитан Дудаков. Он приехал не один, привез с собой военного корреспондента, плотного лысого мужичонку с кофром. Живой компанейский журналист быстро нашел со всеми контакт и как родной влился в коллектив, тем более он приехал не с пустыми руками. Сооруженный на скорую руку праздничный стол ломился от водки. Сначала горячо и шумно поздравляли счастливого «папашу», потом незаметно тема резко рульнула на анекдоты, на баб, а уж потом все переключились на щедрого гостя, засыпав его вопросами.
— И много вас таких еб…утых, которые лезут в самое пекло, рискуя жизнью, чтобы снять все прелести мясорубки? Ведь пуля — дура, она не разбирает, кто воюет, а кто кино снимает, — задал вопрос Митрофанов.
— Думаю, с сотню нас, стрингеров, по свету наберется. Стрингеры — это независимые журналисты, снимающие войну. Гибнем, опасно, не скрою. Но такой уж мы отчаянный народ. Тянет нас в горячие точки как магнитом. Эта наша жизнь, наш хлеб. Мы иначе не можем. В крови у нас это. Многие гибнут, некоторые становятся калеками. Не всем везет. Взять того же Макса Шабалина из газеты «Невское время», пропал еще в первую чеченскую. «Чехам» до фени, чей ты корреспондент. Главное для них — бабки на тебе заработать.
— Матвеич, и давно ты занимаешься своим опасным промыслом? — пропустив стакан, морщась, спросил с мрачным лицом в шрамах Трофимов, по прозвищу «Конфуций».
— Да, лет пятнадцать, не меньше. Я ведь кончал журфак МГУ, долго работал корреспондентом в разных газетах, журналах. А потом как-то выдался случай в Афган слетать с группой артистов. Вот там я первый раз и вкусил «медвежьего мяса», вкусил адреналинчику. С лихвой, как говорится, по полной программе. Это как зараза, как наркотик. Один раз попробовал, еще тянет. Артисты улетели в Союз, я же остался. Через неделю после концерта попал под мощный обстрел колонны на серпантине в горах под Гератом. Мужики! Перебздел не на шутку тогда как малый пацан. Кое-что отснял, конечно. Сейчас жалею, что мало. Подбитые танки, чадящие «наливники»; ребят погибших, царство им небесное, раненых… Правда, после той командировки большую часть отснятых материалов «комитетчики» изъяли. Работа у них видите ли такая. Как бы чего лишнего народ наш не узрел.
— Это точно, правду у нас не любят! Наверное, оставили материалы, где бойцы ограниченного контингента помогают братскому афганскому народу деревья сажать, — вставил, ехидно усмехаясь в светло-рыжую бороду, Виталий Исаев.
— Да, «гэбисты» они такие. Однажды моего приятеля, за «мягкое место» взяли, еле отмазался. Он — фотолюбитель заядлый, еще с пионерских времен. Начал заниматься в школьном фотокружке, а потом в студии в Доме культуры, одно время даже председателем областного фотоклуба был. Участвовал во многих международных и всесоюзных выставках, мешок медалей и дипломов имеет. Поехал он как-то с женой по турпутевке в Прибалтику. А приключилась эта история с ним в Риге. Раненько утречком, пока жена еще спала, он выскочил из номера и помчался снимать пробуждающийся город. Бродил по улицам, любовался старинной архитектурой и, не переставая, щелкал и щелкал. И тут надо ж такому случиться, закрапал дождик. Зонтика у него с собой не было, решил переждать и спрятался под арку между домами. Стоит, скучает. И смотрит, напротив окно, а в нем маячит чей-то силуэт. Ну и решил сфотографировать, авось пригодится для какого-нибудь фотомонтажа. Щелкнул пару раз. Вновь стоит, скучает. Дождь не унимается, пуще прежнего разошелся. Вдруг под аркой откуда не возьмись появляется военный в звании майора. Походит к нему и говорит эдаким официальным голосом с металлическими нотками:
— Гражданин, пройдемте!
— Куда? — спрашивает, недоумевая, мой приятель.
— Там вам все объяснят! — последовал лаконичный ответ.
Выводит нашего героя из укрытия на улицу и провожает его ко входу в это здание, в окне которого он видел силуэт. Оказывается, это апартаменты Комитета госбезопасности. Тут его и стали шмонать, и допрашивать. Кто такой? Откуда? С какой целью? На кого работаешь? И все такое. Одним словом, сказать честно, перебздел он не на шутку!
— Еще бы! В такую историю вляпаться! — откликнулся раскрасневшийся от выпитого Виталий.
— Главное, ни за что, ни про что! — добавил его брат Степан.
— Объясняет им, что он мол, занимается художественной фотографией, что мол, увидел любопытный силуэт в окне, что понятия не имел о том, что здесь обитают «органы плаща и кинжала». Изъяли у него фотопленку, хотели проявить и убедиться в том, что он говорит. Два часа мурыжили его, так и не дождавшись своего фотографа, отпустили, предварительно сняв с него все данные. От жены, конечно, он тоже получил вздрючку.
— Правильно сделала, вместо того, чтобы нежиться под теплым бочком у жинки, титьки щупать да исполнять прямые супружеские обязанности, болтается с фотиком неизвестно где!