Неожиданно мать!
Шрифт:
— А это идея… — шепнула Мотя, а Роман стукнул себя ладонью по лбу.
— Нет! Это не идея, а бред. Ты этой ночью вообще спала?
— Ой, он просыпался всего три раза! Бабуля говорит, что тот ребенок, что восемь раз не встает — уже божье создание! — лукавила Мотя по-страшному. Да, он три раза просыпался и все три раза засыпал только через полтора часа.
— То есть ты еще не испугалась и не хочешь сдать младенца, где брала?
— Блин! Нельзя сдавать младенцев! Ну типа… как? Кто вообще в здравом уме на такое способен!? Ну кричит, ну
— Да-да, перерастет. К трем годам.
— Что ты хочешь от меня услышать? Только честно? Я не сдамся, ясно?
— А если родители найдутся, отдашь?
— А выбор есть?
Повисла тишина, а потом печальное:
— Ты свалилась на мою голову, как настоящее проклятье, — покачал головой Роман. — И еще спрашиваешь о каком-то выборе, — он говорил непривычно тихо, почти шептал. — Сама-то не спрашивала, когда вмешивалась в мою жизнь.
— Не знаю, зачем ты несешь эту чепуху, — вспыхнула Мотя, чтобы не засмущаться.
Это его «настоящее проклятье» звучало как будто нежно, только Мотя помнила, что Роман с малолетками дел не имеет. А значит это не флирт. А похоже. А непрошенный флирт всегда смущает.
— Полицию вызовешь? Мы же… так договаривались? — тихо спросила она, ковыряя вилкой остаток яичного белка.
— Ты можешь сдаться сама и я помогу…
— Нет. Не сдамся. Может дашь мне фору и я от тебя просто сбегу?
— И что изменится?
— А тебе не все равно? Ну поймают меня… ну и что? Все равно это случится.
Роман отвернулся и уставился в окно. Шесть утра, уже почти рассвело и небо было словно густое варенье. Тягучее, медленное, еще не вошедшее в ритм города. Роман думал напряженно, так, что его брови сдвинулись и на переносице образовалась складка.
— Если хочешь — уходи. Я обещал время до утра, будем считать, что это в восемь. Я обещал тебе, что помогу все вернуть как было, если ты сдашься. Ты не сдалась… ладно. Настаивать не буду.
Мотя прятала взгляд, чтобы не смотреть на Романа. Они оба словно старались избегать друг друга и оба мечтали, чтобы все уже встало на свои места.
— Другие бы обстоятельства, — протянул Роман, наконец, посмотрев на Мотю, а она не смогла избежать этого и тоже подняла на него взгляд, затуманенный страхом.
Она думала о том, что совсем не готова покидать эту квартиру. Что тут будто бы безопаснее, чем на улице. Может от того, что Роман все решит, спасет, обеспечит? Пожалуй так.
Мотя нахмурилась, ее личико словно преобразилось от новой эмоции и Роман отвернулся.
Оба. Чего-то. Ждали.
Мотя уставилась на документы, раскиданные по кухонному островку. Какие-то бумажки, счета. Непонятные колонки цифр. В верхнем бланке она узнала уродливый логотип отеля «Ромашка» и хохотнула.
— Какие они важные.
Роман не понял, а когда Мотя взяла бланк в руки, было слишком поздно.
— Ленский… Роман Юрьевич, — еще с улыбкой прочитала Мотя, уже меняясь в лице. — Ленский?
Где-то в другой части квартиры сладко уснул на руках Олега Серега.
Где-то в мире ни один новостной портал не обеспокоился похищением ребенка.
Где-то в Мотиной голове стала складываться странная картинка.
Где-то в груди Романа оборвалось что-то покрытое до того каменной коркой.
Тринадцатая. Сериал из нулевых
Нина жмурилась и хихикала, слушая, как в кухне летят на пол тарелки. А Олег стонал от ужаса. Он обожал «свою» территорию и был категорически против вандализма на ней.
— Животное! Только животные… нет! Даже ЖИВОТНЫЕ детей не бросают!
БАХ! Тарелка на пол.
— Ты! Заставил! Меня! Думать! Что! Я! В! Розыске!
БАХ! Тарелка.
— Господи, — шепнула Нина Олегу. — Я думала, женщины, швыряющиеся тарелками, остались в сериалах нулевых.
— Мои тарелки… — вздохнул Олег, машинально покачивая Серегу.
— Даже не надо отрицать! — снова донеслось из кухни.
Бах! Бах! БАХ!
А потом звуки борьбы, финальное «козел» и тишина.
— Мне кажется, Сергею пора на прогулку, — шепнул Олег.
Нина кивнула и они осторожно вышли из квартиры.
Мотя и Роман стояли посреди разгромленной кухни. Он зажимал ей рот одной рукой, другой прижимал к себе. Мотя еще трепыхалась и смотрела на Романа выпученными, полными праведного гнева, глазами, явно еще имея в своем арсенале хорошую порцию ругательств, но Роман только покачал головой.
— Я тебя услышал, — медленно произнес он. — Можешь не повторяться.
Он отпустил руку с ее рта. Мотя набрала в грудь воздуха и Роман руку вернул.
— Не стоит орать, — вкрадчиво произнес он. — Это смешно, но не действенно.
Мотя зарычала.
— Как ты мог бросить его? — промычала она.
— Если будешь говорить, а не орать — отпущу, — Мотя на это кивнула.
— Как ты мог? Я думала родители Сереги — нуждающиеся люди, не могли позволить себе его растить. Или умерли. Или еще что-то… Но у тебя все есть! Тебе есть на что содержать этого ребенка! Да десяток детей есть на что содержать!
— Это не мой ребенок.
— Ложь! У вас одна фамилия! У него твое отчество. Ты ехал в больницу… ты ехал, чтобы отказаться?
— По-твоему все так просто работает?
— Я не знаю! Я, может, не образованная, не шарю в законах. Но я не дура. И сердце у меня, в отличии от тебя, есть, и мне плевать просто это или не просто — отказываться от детей с точки зрения каких-то там бумажек! А вот с точки зрения человечес…
— Если ты помолчишь, я объясню. Сядь.
— Серега, — вдруг встрепенулась Мотя и бросилась в гостиную. После длинной и трудной ночи любого рода тишина вызывала панику, будто теперь ее вообще ни в каком виде не может существовать.