Непобедимый. Право на семью
Шрифт:
Когда Мишина ладонь опускается мне на ягодицы, кажется, что разрывается мое сердце. Разлетается на осколки. И на одном разе он, увы, не останавливается. Сразу за первым следует второй и третий шлепок. Хлесткий, жгучий и какой-то отчаянный.
Он на эмоциях… Боже мой, он на таких эмоциях, которые своей силой сокрушают сильнее ударов.
Я не сопротивляюсь. Вот кто бы сказал, никогда бы не поверила, что стерплю подобное. Но я терплю. Заливаюсь слезами, кусаю губы и терплю.
Обида, чувство унижения и
Дыхание Тихомирова с каждым шлепком становится громче и надсаднее. Оно меня режет сильнее физических истязаний. Потому что это его личная боль. Она вскрывает все мои раны, даже те, о которых я до этого момента не подозревала.
Как только Миша останавливается, едва эта буря внутри него затихает, изворачиваюсь и сползаю на пол между его ног. Хочу сказать что-то, но не получается. Сердце горячими осколками разлетелось по груди и, вызывая адовые муки, впилось в плоть.
Дышать больно, но не дышать я тоже не могу. Делаю это часто, громко и отрывисто.
И так как нужные слова не получается найти, я просто подаюсь вперед, обвиваю Мишину талию руками и изо всех сил к нему прижимаюсь. Он замирает, резко перестает дышать и буквально превращается в камень.
Как же неистово колотится его сильное сердце! Как же оно бомбит! Такую мощную амплитуду задает, что даже меня, приклеенную к его торсу, пробивает и оглушает.
К сожалению, этот контакт обрывается крайне быстро. Миша прожигает ладонями мою талию, крепко сжимает и, оттаскивая меня от себя, валит спиной на пол.
Я не хочу, чтобы все это заканчивалось сексом. Но именно к этому все идет. Тихомиров снимает рубашку.
— Тебе ведь не легче, правда? — с трудом выговариваю. Во рту так сухо, что и сглотнуть не получается. А в горле пульсирует какой-то ком. — А знаешь, почему? Теперь ты понимаешь? Миша? Миша?! — получается чуточку громче. Совершаю полноценный вдох и, наконец, расхожусь. Не соображая, что творю, иду ва-банк: — Ты любил меня?
Какое безумие вновь в это поверить… Даже после его срыва… Даже… Безнадежно!
И все же этот вопрос громче и сильнее любого удара оказывается. Отчетливо вижу, как Непобедимый вздрагивает.
— Полина… Полина, закрой рот.
Он даже не сразу может меня заткнуть. Ломается голос, садится и выдает ту самую огромную бурю эмоций. Она меня сотрясает. Пронизывает электромагнитными волнами до костей. И даже их как будто ломает.
Нет, теперь точно не закрою.
Нет же!
Не знаю, откуда черпаю смелость. Выгребаю все, что нахожу.
— Если ты понял, что все это есть, как ты мог меня отпустить? Почему ты не сказал? Когда ты понял? Когда? Почему не позвонил? Почему?! — выкрикиваю, пока он возится с ремнем. — Миша???
—
Браво! Теперь он пытается делать вид, что еще что-то контролирует.
— Скажи мне… Выдай все, и закончим!
— Что, блядь, закончим?!
Он, естественно, голос не повышает, но в его случае в этом и нет необходимости. Интонациями по всем нервным окончаниям продавливает.
— Ты любил меня? Давай же! Говори! Если все это только из-за сына, тогда что ты делаешь сейчас?! Зачем прикасаешься ко мне? Зачем? — как же трудно мне даются эти вопросы. — Говори, Миша! Говори все!
— Все ты не выдержишь, — изрекает он и наваливается на меня.
Едва прикасаемся голыми телами, я с первых секунд задыхаюсь. Он такой же огромный, горячий и твердый, как я помню. Я дрожу так сильно, что, кажется, даже пол подо мной трясется.
— Говори, Миша… — выпаливаю, не справляясь с эмоциями. — Иначе… Не смей меня трогать! Убирайся вон!
— Попробуй меня остановить, — выдает он крайне мрачно.
— Остановлю! Ты во мне еще сомневаешься? Остановлю, Миша, — последнюю фразу с такой же угрожающей обреченностью произношу. — Разве что и тут силой хочешь… Тогда вперед!
Он наклоняется. Упирается лбом в мою переносицу. Так давит, у меня едва не раскалывается череп.
— Что именно тебе, блядь, сказать? — натуральным образом рычит. — Если я скажу, что любил тогда, ты свалишься с высоты своей гордыни и разобьешься насмерть.
— Ты же хотел убить меня? Так убивай!
Тяжелое дыхание Миши дробит время на какие-то наносекунды. Чаще получается. Громче звучит. Разрывает. Раскалывает. Весь мир по швам трещит. И мне кажется, что все уже… Ничего больше не страшно.
Пока он с яростью не выдает:
— Любил.
Я вроде ждала этого, надеялась и последние пару минут даже подозревала. Но лишь когда Тихомиров это говорит… Лишь тогда я понимаю, что он был прав — это убивает.
От взорвавшей мою душу боли хочется не просто кричать, выть в голос. Вот только едва я набираю в легкие воздух, только распахиваю губы, ощущаю, как Миша приподнимается и входит в меня.
«Стонов и вздохов ты от меня не услышишь…»
Стонет же… Господи… Оглушающе громко и одуряюще хрипло он стонет.
Боже мой… Боже мой…
Боже… Мой…
31
Полина
Вместо всего, что хотела бы выдать, лишь громко ахаю и замираю. Кажется, больше никогда ни вдохнуть, ни выдохнуть не смогу. Разрывает грудь какой-то звенящей высоковольтной волной. Наполняет сумасшедшей энергией.