Непобежденные
Шрифт:
Взгляд его упал на расщепленное бревно перекрытия. Надломленное взрывом, оно топорщилось острыми щепками. Дотянулся, отломил одну, дернул бинт на ноге, чтобы потекла кровь, и, макая в нее щепку, принялся писать:
«Родина моя!…»
Вечностью повеяло от этих слов. Кончится война, все кончится, а Родина будет.
«Земля русская!…»
Слова сливались, уже почти ничего не было видно, и он торопился.
«Дорогой товарищ Сталин!…»
XII
Связной
— Принимайте пополнение!
— Тише ты, — сонным голосом отозвался пожилой краснофлотец, читавший растрепанную книжку у коптилки, видно, дневаливший тут.
Блиндаж был просторный, в тусклом свете коптилки, мерцавшей на столе, вырисовывались невысокие нары, на которых спали люди. Или блиндаж только казался таким большим, поскольку свет был слаб, и дальние углы терялись во тьме.
— Назначен к вам в разведку, — сказал Кольцов. Где командир?
— Командир спит. Давай устраивайся, раз назначен.
Дневальный показал на нары, и Кольцов удивился такой беспечности: ни проверки документов, ничего. Уже забираясь в промежуток между спящими, догадался: видно, звонили из штаба, предупредили о его приходе, а дневальный и связной, приведший его, давно знаком. И проверка документов будет, как проснется командир. Не только проверка документов, а и вообще его, Кольцова, пригодности к разведке, о чем предупреждали в штабе.
Связной пошептался минуту с дневальным и ушел. Тихо стало в блиндаже, так тихо, что и не верилось в присутствие тут многих людей: никто не сопел, не храпел, не бормотал во сне. Одно слово — разведчики.
Когда десять дней назад Кольцов попал в медсанбат, не думал, что так скоро выберется оттуда. Но переломов и никаких серьезных травм у него не оказалось, головокружения и гул в голове быстро прошли, и уже через неделю он почувствовал себя в медсанбате очень даже неуютно. Кругом люди с такими ранениями, что и представить страшно, а он, как сачок между ними. На него даже медсестры приходили глядеть, на счастливчика, которого и штыками кололи, и пулями били, и осколками полосовали, а все не всерьез. Будто он заговоренный какой.
— Долго жить будешь, старшина, обходит тебя косая, — сказал ему как-то краснофлотец, которому взрывом ушибло грудь, и он лежал пластом не в силах даже приподняться для малой надобности!
И тогда измаявшийся от стыда Кольцов вдрызг разругался с врачами: выписывайте, а то сам уйду. Убеждали, говорили, что раны у него непонятные, незнамо как скажутся в дальнейшем. А он свое: руки-ноги целы, остальное заживет. А насчет дальнейшего: если немцев не отбить, так никакого дальнейшего не будет…
Выписали. Пришел он обратно в бригаду, а никого из
Выложил он комиссару все начистоту: и как немецкую атаку проворонили, и про танкетку, и про геройского младшего лейтенанта Северухина, и про Файку, стрелявшую из пулемета, пока он со своими пустяковыми ранами придуривался. И еще сказал, что в помкомвзводы он больше не пригоден, а потому желает рядовым бойцом умереть в первой же контратаке, искупить вину.
— Большая твоя вина, — сказал тогда комиссар, — и геройство твое большое. Надо бы наказать. И награду надо бы выдать. Но награды мы тебе никакой не дадим, и это и будет твоим наказанием.
И начал думать комиссар, куда бы его определить, недолечившегося. Бои шли тяжелые, людей везде нахватало. Но что-то такое наговорили ему врачи, и он, жалея сейчас же посылать Кольцова в бой, подумал вслух:
— Куда бы тебя определить?
— В разведку, — выпалил он давнюю свою мечту.
— В разведке тяжелее всего.
— Готов на любые трудности.
— Ты-то готов, да они готовы ли?
— А пускай поглядят. Как узнать, не глядя-то?
— Ну, пускай поглядят, — засмеялся комиссар. — Похлопочу за тебя.
Так Кольцов оказался в этом блиндаже. Лежал, положив под голову вещмешок, и все боялся заснуть: вдруг захрапит во сне? Как заснул, не заметил. А проснулся от смеха:
— Глянь, ребята, подкидыш у нас!
— Новенький, ночью пришел.
— Больно спать горазд.
— Ничего, сгодится. Дневальным будет…
Кольцов вскочил полный гнева и готовности ответить соответственно.
— Чего гогочешь?! — одернул все улыбающегося парня, по всем признакам простого краснофлотца. — Перед тобой старшина первой статьи.
Как обрезало смех. Кто-то вздохнул, кто-то удивленно присвистнул. Разведчики потянулись к выходу. Один, проходя мимо, сказал, не глядя на него:
— Боюсь, ты у нас не приживешься.
— Братцы! — взмолился он, вмиг сообразив, что пересолил со своей дурацкой амбицией. — Я ж ничего в ваших делах не понимаю. Я же готов учиться.
Откуда-то из темной глубины блиндажа вынырнул невысокий краснофлотец, щуплый, почти подросток, тронул Кольцова за рукав, сказал тонким ломающимся голосом:
— Пойдем.
И он пошел за ним. Было уже совсем светло, под ногами хлюпало: вчерашний мороз сменился оттепелью, мельчайшим, как туман, дождем, и кругом было мокро.
— Ориентир видишь? — спросил парнишка, указав на одинокий дубок, топорщивший голые ветки на голом склоне. — Какое до него расстояние?
— Метров триста.