Непобежденный еретик
Шрифт:
Лютер с самого начала коротко и резко ответил Кайэтану, что декреталии Евгения IV для него не авторитет, так как они не основываются на Священном писании, а просто повторяют произвольное мнение Фомы Аквинского.
Это заявление разрушало весь заранее задуманный сценарий допроса. Вместо того чтобы полемизировать, Кайэтан сбился на нотации. Он слушал Лютера невнимательно, с трудом сдерживал гнев и, постукивая по столу сухими длинными пальцами, все чаще повторял: «Смирись. Сознайся в заблуждении. Этого, и только этого, требует от тебя папа». Он уже изменил слову, которое дал курфюрсту Фридриху, поскольку не спорил, а вымогал отречение.
По совету Штаупитца сошлись на том, что монах подготовит к следующему дню письменное
13 октября Лютер представил свой ответ, где отрицал, что учит против Писания, святых отцов, декретов и разума. Одновременно он подчеркивал, что считает себя всего лишь грешным человеком, который может заблуждаться. Именно поэтому он просит, чтобы ему разрешили свободный диспут о его утверждениях, будь то здесь, в Аугсбурге, будь то в другом месте. Он согласен также передать свои утверждения на рассмотрение любого из университетов [33] и подчиниться их приговору, если последний будет обоснован.
33
Лютер называет университеты Базельский, Фрейбургский, Левенский и Парижский, которые, как показал последующий ход событий, почти наверняка признали бы его мнение еретическим.
Прочти Кайэтан этот ответ, он мог бы составить исчерпывающее представление о позиции своего подследственного и выработать более правильную линию поведения. Однако, получив объяснение Лютера, кардинал просто отложил его в сторону и вновь в манере старого профессора заговорил на свою любимую тему, то бишь о декреталии Евгения IV. Наступили минуты теологического щегольства, к которым Кайэтан готовился весь предыдущий вечер; он был убежден, что посрамит «убогого монашка». Лютер терпеливо выслушал доминиканца, но затем заявил, что хотел бы возражать письменно, так как устно об этой материи они вчера уже наговорились вдоволь. Это окончательно вывело кардинала из себя. «Сын мой, — заявил он, — я не желал и не желаю спорить с тобой. Только из уважения к твоему господину, курфюрсту Фридриху, отношусь я к тебе отечески и добронравно».
14 октября Лютер предстал перед Кайэтаном с «Апологией», занимавшей три четверти печатного листа. Он писал ее всю ночь, словно его обуяла страсть к сутяжничеству. Кайэтан принял, но не стал читать оправданий августинца. Он вновь настаивал на отречении. Лютер побледнел, говорил все громче, все тверже, употребляя простое «вы» вместо положенного «ваше патерское священство». Потеряв самообладание, Кайэтан воскликнул: «Папа повелел мне отлучить тебя и издать о том интердикт». Когда и эта угроза не подействовала, кардинал наконец поднялся и заявил: «Иди и не попадайся мне на глаза иначе как в намерении отречься!»
Выпроводив Лютера, Кайэтан беседовал со Штаупитцем и Линком. «Вкрадчивыми словами» он уговаривал их склонить монаха к немудреному отречению. Штаупитц ответил на это, что прежде не раз бывал советчиком Лютера, но ныне не чувствует себя равным ему ни по учености, ни по духу. Лишь сам кардинал, как уполномоченный папы, мог бы вразумить «брата Мартина». Но о продолжении аудиенции Кайэтан ничего не желал слышать. «Я не хочу говорить с этим монахом», — поморщился он и сослался на неаполитанский предрассудок: «У него глубоко сидящие глаза, а это свидетельствует о том, что его голова переполнена самыми удивительными фантазиями».
Кардинал полагал, что в течение трех дней он терпеливо убеждал очередного немецкого пророка, находящегося во власти субъективного наития («фантазии»). Он по опыту знал, что если еретик этого типа доведен до упрямства, то его лучше всего на время оставить в покое и лишить возможности полемизировать и витийствовать. Предоставленный самому себе, пророк «перекипает» и ищет продолжения
Инквизиторская умудренность Кайэтана помешала ему увидеть ту немудреную правду, о которой Лютер прямо, без утайки говорил и писал. Никакой пророческой уверенности в нем не было: он сомневался в своей правоте и искренне готов был не только считаться с доводами, основанными на Писании, но и понести самое суровое наказание за свои опровергнутые мнения. Однако к отречению без опровержения его было склонить куда труднее, чем любого из осененных. Субъективные — если угодно, исследовательские — колебания Лютера нимало не мешали ему видеть еще большую шаткость в рассуждении его авторитарного обвинителя. Это была позиция стоической и как бы безличной верности Писанию, которая в произведениях 1519–1520 годов возвысится до публицистического пафоса. В них прозвучит настойчиво повторяемое требование: проверяйте, испытывайте, опровергайте то, что я вычитал в Писании, — в этом наша общая сила против доктринерской, урезонивающей и запугивающей папской теологии.
Кайэтан не понял новой, непророческой природы лютеровского упорства. Он полагал, что, распираемый сознанием своей субъективной правоты, монах завтра же прибежит убеждать, побеждать или искать мученический крест. Но Лютер не был подвержен этим традиционным соблазнам. Ему было вполне достаточно, что он не потерпел поражения по критериям гласного разбирательства. Кардинал не велел ему приходить, пока он не созреет для отречения, и Лютер выполнял это распоряжение спокойно, терпеливо и буквально.
Папский легат попал в трагикомическую ситуацию. Пригласить им же выгнанного монаха для дальнейшего выслушивания значило бы уронить престиж инквизиторского судейского кресла. Осудить его на основании допроса, в котором, по сути дела, ничего не было выяснено, значило бы грубо нарушить обещание, данное лютеровскому князю.
На третий день Кайэтан не выдержал и совершил грубую ошибку: через Линка он передал Лютеру, что готов совершенно оставить в стороне вопрос о спасительной вере в евангельское слово, если Лютер согласится отречься от своего толкования «сокровища церкви». Августинец оставил без всякого внимания эту жалкую попытку сторговаться.
Дальнейшие события носили фарсовый характер. Штаупитц и Линк неожиданно исчезли из Аугсбурга. Кайэтан распорядился взять под наблюдение дом, где квартировал августинец, и заготовил приказ об аресте. Саксонские советники немедленно устроили Лютеру побег. 20 октября ночью соборный священник через калитку в городской стене вывел еретика за пределы Аугсбурга. Там его ожидал всадник со второй лошадью. Лютеру приказали не мешкать. Монах покорно взгромоздился на лошадь и, как был, в домашнем белье, в носках, без оружия и без шпор отправился в путь. В Монгейме он купил себе дорожное платье, а затем через Нюрнберг, Лейпциг и Кемберг добрался до Виттенберга.
Нередко высказывается предположение, что побег Лютера был устроен не без ведома Кайэтана. Это легко можно допустить. Бежавший подследственный устраивал кардинала гораздо больше, нежели подследственный, с которым неизвестно что делать.
В конце октября Кайэтан послал иск курфюрсту Фридриху. В неудаче аугсбургского собеседования он, разумеется, целиком винил Лютера. Кардинал просил курфюрста либо доставить еретика в Рим, либо изгнать из Саксонии.
Фридрих переслал копию иска Лютеру и просил высказаться о его содержании. 19–21 ноября Лютер подготовил «Оправдательное письмо», представляющее собой один из шедевров позднесредневековой юридической полемики. В нем все выполнено холодно, легко, где требуется, с убийственной иронией, словно автор пишет не о своем, а о чужом деле. Вместе с тем в письме ощущается профессиональная страсть — страсть юридического консультанта, которому поручили разобраться в лютеровском вопросе.