Неподвластный богам
Шрифт:
– Прошу меня извинить, – произнес Тезиас по-немедийски – этим языком он пользовался в общении с Гостями. – Я должен заняться медитацией. Оставляю вас, доктор, и тебя, Джейк, на попечении Брахо.
И, чтобы произвести на Гостей еще большее впечатление, Тезиас, махнув рукой на прощание, не вышел в открытую дверь, около которой стоял. Не прибег он и к телепортации. Просто он, небрежно переставляя ножками, бесшумно прошел сквозь каменную стену, и был таков. Митчелл и Фонтанелли смотрели ему вслед, открывши рты.
– Это как? – вымолвил наконец док.
– Одиннадцатый закон термодинамики, – невозмутимо заметил Брахо. – Смещение физического тела в пятое измерение. Коротковолновая дематериализация,
Глава XV
День казался нескончаемым. Войско Конана двигалось по обожженной солончаковой степи уже несколько часов. Нигде не было видно ни малейших признаков жизни. Только справа и далеко впереди расплывшимися кляксами на голубом небе темнели первые пики Карпашских гор.
– Кто-нибудь понимает, какая чертовщина здесь творится? – взорвался вдруг Тараск. – Уже давно должны были наступить сумерки, а солнце как будто застыло над нашими головами!
– Не бывал ты в Асгарде, немедиец! Там день длится несколько месяцев подряд, – усмехнулся Конан. Улыбка оказалась вымученной; на душе у киммерийца было неспокойно.
– Но Коринфия – не Асгард! – горячо возразил Тараск. – Бьюсь об заклад, перед нами снова фокусы проклятого карлика! Что думаешь об этом, принцесса?
– Никто не властен остановить вечный бег Солнца, – убежденно заметила Тхутмертари. – Очень давно, миллионы лет назад, когда не было еще на Земле человеческого племени, великий Сет пытался сделать это. Но даже он, бессмертный властелин Ночи, не сумел справиться с Солнцем!
– А может, карлик снова загипнотизировал нас? – сказал Конан.
Вопрос тяжко повис в воздухе. Кто мог знать, какую еще пакость готовит им дьявольский ум Тезиаса? Но что за прок карлику препятствовать наступлению ночи? Разве день более благоприятен для темных дел?…
Тихо, но неумолимо нарастало неясное напряжение. Предвкушение грядущего кошмара, небывалого в своем безрассудстве, все более овладевало душой Конана. Он ощущал, как медленно, незаметно менялся окружающий их пейзаж. Сначала исчез ветер – беспокойный пронизывающий ветер, дувший с севера, постепенно сошел на нет. Воцарился полный, абсолютный штиль, все как будто замерло на этой солончаковой равнине. Потом пришла тишина – тоже полная, абсолютная, разрываемая лишь неровным цокотом копыт и тревожным ржанием лошадей. Куда-то исчезли надоедливые мухи, равно как и вся прочая летающая живность. Наконец, задрав вверх голову, Конан с суеверным ужасом обнаружил, что как солнечный диск расплывается, тает в лазурном небе буквально на глазах. Самым же жутким при этом было то, что света с исчезновением солнца, казалось, еще прибавилось. Свет был ровным, он не имел зримого источника, но равнина была ярко освещена, как никогда ранее.
Кони уже ржали и метались, беспокойно мотая мордами. Притихшие всадники затравленно озирались по сторонам, ежесекундно ожидая нападения неведомых врагов. Все молчали, напряженно вглядываясь в зловеще сгущающуюся тишину. Из всего, что их окружало ранее, остались лишь эта безжизненная степь и горы.
Впрочем, нет. Степь и горы тоже начинали меняться – столь же неспешно и столь же неумолимо. Карпашские вершины обрастали рваным коричневым туманом, контуры скал размывались, угасая в неясной дымке. И земля под копытами коней тоже менялась – потрескавшиеся солончаки как-то странно сглаживались, обретали немыслимую прозрачность… Но то, что произошло дальше, казалось, способно было без труда отнять волю и разум у самых отважных сердец.
Коричневая дымка, поглотившая
Но и это было не все. Коричневый небосвод стал сгущаться; одновременно же нечто зашевелилось в бездне, разверстой под ногами. Мертвея от ужаса, Конан наблюдал, как посреди тишины медленно формировалось видение. Сначала появилась колоссальная, во все небо, голова, на ней зашевелились волосы, возник большой крючковатый нос, оформились бледные тонкие губы… На него смотрела гигантская, занимающая собою весь небосклон, голова Тезиаса! Последними появились жуткие черные глаза, и глаза эти – магнетические агатовые фонари миража-исполина – уставились прямо в обнаженные души людей.
То же самое происходило и внизу: циклопическая голова Тезиаса взирала на них из бездны. Казалось, они мостятся прямо на кончике носа проглядывающего из пропасти видения; стоит голове чуть-чуть шевельнуться, и все люди тотчас свалятся в широкие ноздри…
Конану хватило сил оглядеться. Ужасающая голова была повсюду: сверху и снизу, спереди и сбоку; только сзади – там, откуда они пришли – ее не было. Голова была неподвижна, рот сжат, ноздри не дышали и только кошмарные черные глаза-фонари, казалось, жили, высматривая нечто сокровенное в самых глубинах смущенного человеческого сознания.
Зачарованные кошмарным видением, всадники и кони застыли. Застыло все в этом мире, в мире, где не было ни дня, ни ночи, ни солнечного света, ни ночной тьмы, ни ветров, ни дождей, ничего, что составляет земное существование, а была единственно только гигантская, взирающая отовсюду неподвижная голова Тезиаса – и люди, застывшие, словно пешки на покинутой игроками шахматной доске…
Бог Великая Душа рассчитал все с нечеловеческой точностью. Прекрасно помнящие нападение бесноватых гипнотических карликов, Конан и его спутники теперь были атакованы с противоположной стороны. После разрывающего разум безумного балагана Тезиас продемонстрировал им, сколь убийственна может быть бросившая вызов самой природе Тишина. Ведь глаза миража не изрыгали молнии, земля не тряслась под ногами, незримые путы не душили людей, гигантская голова даже не пыталась испугать их, не скалила зубы, не обдавала зловонным дыханием – вообще не было ничего, что можно было бы назвать агрессивными действиями. Неподвижный мираж всего лишь смотрел на людей, но это-то как раз и было самое страшное! Ибо человек может справиться с любыми напастями, пережить любые пытки, может сражаться с жуткими чудовищами – он сделает все это, борясь за свою жизнь. Борьба составляет сущность человека, в борьбе – его жизнь. Здесь же бороться было не с кем: голова Великой Души подменила собой весь привычный мир. А как можно было бороться с миражем?
– Это не Ад. Я была в Аду. Это хуже, чем Ад, – тихо прошептала Тхутмертари, не в силах отвести взор от убийственных глаз миража.
Лучше бы она молчала. Шепот женщины прозвучал как крик; точно в этом мире чудовищной головы даже звук передается иначе. Один из воинов, закаленный немедийский рыцарь, молча пронзил кинжалом свою грудь. Он свалился вниз, на прозрачный настил, бездна не поглотила его. Напротив, кинжал сам вылез из глубокой раны, рана затянулась, человек, ничего не понимая, открыл глаза. Неведомая сила подхватила его и усадила обратно в седло; кинжал снова застыл на поясе воина.