Непогребенные
Шрифт:
— Мне нечего скрывать, — Шаман опустил глаза, не выдержав взгляда прапора. — А если и есть, то это касается меня лично.
Аршинов подбросил в костер досок. Вездеход орудовал ножом, раскалывая деревянные обломки на тонкие и длинные щепки. Шаман молча наблюдал за тем, как прапор роется в рюкзаке. Бездельничали также Томский и Шестера. Толик просто смотрел на языки огня, а ласка, примостившись у ноги карлика, комично потирала мордочку передними лапами.
Когда свиное сало разрезали на мелкие куски и насадили на импровизированные шампуры, прапор собрался затянуть горловину своего вещмешка, но вдруг хлопнул себя по лбу:
— О, голова моя садовая! И как же мог забыть. Ленка тут тебе передала…
Толик
Томский увидел удивленные лица и понял, что произнес четверостишие вслух. Он смутился, опустил глаза.
— Хорошие стихи, — заметил Шаман. — Можно взглянуть на книгу?
Толик наблюдал за тем, как новый знакомый переворачивает листы. Бережно, почти с благоговением. Раньше Томский не обратил внимание на его руки, а они заслуживали внимания. Тонкие и длинные пальцы пианиста прикасались к страницам с бережностью человека, умеющего ценить печатное слово, истинного книголюба.
Шаман вернул томик хозяину.
— М-да. Восьми лет, которые я провел в Москве, когда она была еще городом, хватило для того, чтобы оторваться от корней, но оказалось слишком мало, чтобы постичь русскую душу. Можно сказать, я скакал по верхам. Узнал, вроде бы много и… ничего. Николай Гумилев. Наверняка отличный поэт. Жаль, что я предпочитал поэзии труды по теологии.
— Не сложилась, значится, культурная жизнь? — усмехнулся прапор.
— Ну, не совсем. Средства позволяли мне покупать места в первых рядах на рок-концерты. Я, например, не пропустил ни одного выступления «Пикника». Была такая группа. Наверное, стала близка мне потому, что парней называли шаманами русского рока. Как сейчас слышу:
От Кореи до Карелии Завывают ветры белые Завывают ветры белые Путь дорогу не найти. От Кореи до Карелии Сам не ведаю что делаю. Ой, не ведаю что делаю. Меня темного прости… [3]— В общем, как говорил мне один знакомый музыкант, приходилось бороться и за громкий звук, и за длинные волосы, — подытожил Аршинов. — При этом он с гордостью добавлял: «Эх, боевое было время!». Лично мне больше по душе «Прощание славянки». Но давайте считать вечер поэзии законченным. Шаман, мы ждем твоего рассказа. Очень интересует, откуда у тебя такое погоняло и вообще, что ты за фрукт и с какого дерева на наши головы свалился.
3
Фрагмент песни «От Кореи до Карелии» (стихи Э. Шклярского).
— Я на самом деле потомственный или, как говорили у нас, родовой шаман. Алтаец-челканец по национальности. Родился в маленькой горной деревушке на берегу реки Лебедь, — Шаман произнес последние слова с придыханием и мечтательно поднял глаза к потолку. — Прекрасные места, скажу я вам, при всем должном уважении. Чистый воздух, прозрачная, как хрусталь вода, горные
— Че ж ты, челканец, по-русски так ловко шпаришь? — недоверчиво буркнул прапор. — Акцент-то у тебя не алтайский, а самый что ни на есть балашихинский.
— До пятнадцати лет я вообще не знал русского. Воды времени, что принесли в наш девственный край яд цивилизации, обтекали нашу деревню стороной. Русские туристы были для нас чужеземцами. Варварами, не умеющими ценить то, что давала своим детям мать-земля. Разве Великий Катаклизм не подтверждение этому? Люди покалечили Землю и наказаны за это преступление прозябанием здесь…
Шаман замолчал, задумчиво теребя, свои амулеты. Он смотрел поверх голов слушателей и, судя по грустной улыбке на губах, даже сквозь стены.
— Моя деревня отличалась от соседних поселений. Если верить легенде, наши предки вообще не были алтайцами и пришли из далеких, уничтоженных потопом земель. Очень возможно. Ведь у алтайцев шаманов называют камами. Чтобы стать камом, достаточно получить бубен из кожи оленя. Почти выборная должность. У нас все было по-другому. В двадцать лет я умер. Три дня старики рвали на части мое тело, драли кожу железными крючками, очищали кости, пускали кровь и выдирали глаза из глазниц. Символически, конечно. Невозможно стать посредником между людьми и богами, не переболев шаманской болезнью. Дар общения с духами нужно заслужить — погибнуть и родиться вновь. Уже в ином качестве.
Став шаманом, я смог видеть то, что скрыто от глаз простых смертных. В том числе и свою собственную судьбу. Знал, что она изменится после того, как боги Нижнего Мира сотрясут землю. Это произошло в две тысячи третьем. Знамение. Большое Землетрясение. Столь разрушительное, что старики не помнили ничего подобного.
Сразу после него появился человек из города. Если быть точным, я сам отыскал его в горах. Полумертвого, с переломанными ребрами и разбитой головой. Богач из Москвы, любитель острых ощущений. На Алтай его занесло в поисках новых порций адреналина. Что ж, он получил их сполна. Все его люди погибли, а сам он больше месяца находился между жизнью и смертью. Я-то знал, что это не простой турист, а посланец судьбы, поэтому с трудом подавлял в себе желание убить пришельца и оставить все как было до его появления. Но то, что предначертано свыше, изменить невозможно. Москвич выжил. Перед тем, как проводить его в город, я взял с него клятву: никогда больше не вспоминать обо мне. Пустые надежды, несбыточные мечты. Он вновь появился в деревне спустя всего два года. На коленях умолял меня поехать в Москву и применить мои знания для спасения его тяжелобольной дочери. Я согласился. Не из-за того, что мне было обещано много денег и других благ. Просто к тому времени мой народ утратил то, что называется самобытностью. Цивилизованность убила в челканцах веру. Многое из того, что раньше было великим таинством, стало считаться пережитком прошлого. Что говорить о простых алтайцах, если даже я, шаман, хранитель древних знаний, поддался искушению? Решил, что если буду рядом с этим человеком смогу исправить ошибку, которую допустили в Верхнем мире.
Конечно, я собирался уехать, как только помогу дочери олигарха, но… Большой город победил меня множеством соблазнов. Не смотри на меня так, Алексей. Я не бегал по кабакам и проституткам. Москва была для меня прежде всего сокровищницей знаний, и я жадно их поглощал. Думал создать собственное учение, соединив воедино все лучшее из разных религий и верований моих предков. Гордец! Ничего не вышло. Я стал горожанином, насквозь цивилизованным и рафинированным. Демокорацу. Так японцы презрительно отзываются о влиянии Запада на их культуру. Вот почему в какой-то мере я благодарен Катаклизму. Он вернул меня в первобытное состояние. Большее не помышляю о великом, а довольствуюсь тем, что есть.