Непохожие прохожие (Сказки)
Шрифт:
Хвостом виляет, грудь когтями царапает, доказывает, что не он это медведя обидел. А Заяц сидит у кусточка, помалкивает. А чего ему, Зайцу-то, говорить? Все и без того знают, что Заяц на медведя и поглядеть-то прямо не смеет, и слово-то при нём? страшится выговорить, не то чтобы ударить чем.
– Вижу теперь, — сказал медведь, — не виноват ты, Барсук. Тогда, может, это была ты, Лиса?
И завиляла Лиса хвостом, заскулила:
— Что ты, Михайло Иваныч, ты же знаешь, что ты для меня... Я даже детям моим
Хвостом виляет, грудь когтями царапает, доказывает, что не она это медведя обидела. А Заяц сидит у кусточка, помалкивает. А чего ему, Зайцу-то, говорить? Все и без того видят, что ему и кола-то не поднять, которым медведя стукнули.
— Вижу теперь, — сказал медведь, — не ты виновата, Лиса. Но кто же тогда на меня так решительно кол поднял?
И подошёл тут Волк к Зайцу и зубы ощерил:
— А может, это был ты, косой?
И пронзил его взглядом огненным.
Сжался Заяц в комочек. Поглядел на него Барсук и тоже голос подал, тоже зубы ощерил:
— Может, и впрямь это ты нашего Михайла Иваныча обидел?
И рыкнул для острастки.
Но только зачем Зайца пугать? Зачем рычать на него так грозно? Он смолоду напуган: и радость таит и страх.
Моргает Заяц маленькими глазками, молчит. Да и что говорить ему? И так все знают, что он всю ночь в домике у себя спал, да и как он подойдёт к медведю, если он даже прямо взглянуть на него не смеет, а кол ему этот и с места не сдвинуть, не то чтобы бить им.
Молчит Заяц, а Лиса схватила его за ухо и подтащила к медведю поближе:
— Ну конечно, это он, срамник, ударил нашего Михайла Иваныча и покаяться даже не хочет. Ишь побелел как — чувствует свою вину.
Ни слова не сказал Заяц в свою защиту — у него от страха и язык отнялся, — промолчал. И медведь поверил, что это Заяц ударил его колом по башке. И отхлестал он Зайца принародно хворостиной, чтобы другим неповадно было подкарауливать его, медведя, в тёмные ночи с колом на тёмной тропе.
ВНУК СТАРОГО ГРОМА
За селом на холме стояла старая ветряная мельница. Давно она уже не работала, и никто на ней не жил. Но вот с некоторых пор стала эта Мельница как-то странно поскрипывать. Вроде и ветра нет, жара, а мельничные крылья этак тихо: крип-скрип, крип-скрип...
А на днях случилось такое, от чего у бабушки Василисы ещё три волоска на висках поседели.
Взяла она утром лукошко, посошок и пошла в лес за клубникой. Идёт, лукошком помахивает, посошком постукивает: туп-топ, туп-топ...
А идти нужно было мимо мельницы. Поравнялась бабушка с ней и слышит: мельничное крыло этак загадочно: скрип- крип... И тут что-то тяжёлое — джик! — мимо бабушкиного носа — и шмяк об дорогу.
Смотрит бабушка Василиса — вроде пыль перед ней поднялась, и слышит она, будто голос какой-то:
— Хе-хе! Испугалась, бабушка?
И тут высунулась из пыли мордочка, синяя-синяя, и улыбнулась.
Дрогнуло у бабушки сердце—и выпало из рук лукошко. Повернулась бабушка и прямиком, прямиком через луг, спотыкаясь, прибежала в село. Рассказывает, губы дрожат, руки дрожат — а никто не верит.
А на чердаке мельницы в это время дед Гром бранил своего внука Громёнка:
— Опять на мельничном крыле катался? Смотри, расшибёшься!
– Не расшибусь, дедушка, — храбро ответил Громё- нок, — я ловкий! — и под носом вытер.
— Ловкий-то ловкий,, а вон бабушку напугал, лукошко потеряла.
— Я ей отдам, дедушка! Вот как пойдёт она в лес, так и отдам.
Снаружи вдруг потемнело и зашуршало по крыше:
— Эй, дедушка Гром, жив ли? Отвори-ка окошко.
Обернулся старик Гром и видит: ухватилась за мель-
ничное крыло Туча, заглядывает на чердак. Сама чёрная, а вокруг, как огненные змеи, молнии извиваются.
— О! — протянул дед. — А я думаю: что это у меня с самого утра поясницу разламывает? К дождю, значит.
— К дождю, дедушка, к дождю, — подтвердила Туча и добавила: — Идём, погреми немножко. А то и воды во мне много, и молний, а погреметь некому.
— Неможется мне, — ответил Гром, — стар становлюсь. Хочешь, возьми внука. Он хоть и молод, а гремит здорово.
— Меня, дедушка! — Громёнок даже подпрыгнул от радости: больно уж ему погреметь хотелось.
— Тебя, — продолжал дед. — Да не безобразничай. Бабушку вон напугал: потеряла лукошко.
Посадила Туча Громёнка на спину, и поплыли они поля, лес, село дождями поливать. Хорошо полили и погремели на славу. В нашем селе давно такого резвого грома не слышали.
Ну, а после дождя, как известно, грибов полон лес. Взяла бабушка Василиса второе лукошко, что дедушка Матвей на досуге сплёл, пошла в берёзовую рощу. Да не мимо мельницы, а окольной дорогой.
Пришла в рощу, насобирала грибов, шагает по просеке, цветам улыбается, солнышку. И вдруг слышит — зовёт её кто-то:
— Бабушка, а бабушка...
Оборачивается и глазам не верит: по просеке, покачиваясь, будто несёт его кто, шагает к ней лукошко — то самое, что она у мельницы выронила. Охнула бабушка Василиса, бросила грибы — и домой.
Мчится по просеке, ног под собой не чует. А сердце: тук-тук, тук-тук... Дышать нечем бабушке. Остановиться хотела, оглянулась и видит — бегут за ней оба лукошка и кричат:
— Бабушка, обожди! Бабушка, обожди!
Взвизгнула бабушка Василиса и про старость забыла.
Прибежала в деревню, разевает рот, машет руками, а