Непокорённый
Шрифт:
Между тем здоровье Андрея Гавриловича час от часу становилось худше. Владимир предвидел его скорое разрушение и не отходил от старика, впадшего в совершенное детство. Они весь день проводили в играх; таких, как морской бой, пятнашки, Что? Где? Когда? Бег (дистанция 100 м), плавание вольным стилем, подъем переворотом на перекладине, мини-футбол.
Квартира, между этим, уже вовсю принадлежала Троекурову. Шабашкин явился с поздравлениями и просьбою, когда назначить выселение и евроремонт. Кирила Петрович смутился. От природы он был не жлоб, желание мести завлекло его слишком далеко, тень совести его роптала. Он знал, в каком состоянии
— Пошел на @уй, не до тебя.
Шабашкин понимающе удалился, а Кирила Петрович, оставшись наедине стал расхаживать взад и вперед, насвистывая «Как упоительны в России вечера», что всегда означало в нем необыкновенное волнение мысли.
Наконец он вызвал машину, сам сел за руль и выехал со двора. Вскоре завидел он микрорайон Андрея Гавриловича и противуположные чувства наполнили душу его. Удовлетворенное мщение и любовь к недвижимости заглушали до некоторой степени чувства более благородные, но последние от быстрой езды восторжествовали. Он решился помириться со старым своим товарищем, уничтожить вещественные доказательства своего плебейства, возвратив Дубровскому его достояние. Облегчив душу сим благим намерением, Кирила Петрович нажал на газ, и въехал прямо под дверь подъезда Андрея Гавриловича, добив-таки последнего во дворе кота.
В это время больной сидел на кухне у окна и кушал гранулированный чай. Он узнал Кирилу Петровича и ужасное смятение изобразилось на живописном лице его: бордовый румянец заступил место обыкновенной сизости, глаза засверкали, в открывшемся рту блестнул зуб.
— БЕЗ СОБАКИ!.. — прохрипел он страшным голосом. Сын его, сидевший ту же за чисткой табельного оружия — дубинки, поднял голову и поражен был его состоянием. Больной указывал пальцем во двор с видом ужаса и гнева. Он торопливо подбирал полы своего кителя, собираясь встать с табуреток, приподнялся… и вдруг упал. Сын бросился к нему, старик лежал без чувств и без дыхания, паралич его ударил.
— Скорая! Скорая! — кричал в телефон Владимир.
— Кирила Петрович Троекуров! — сказал вошедший телохранитель. Владимир бросил на него, ставший с той минуты постоянным, ужасный взгляд:
— Скажи Кириле Петровичу … чтоб он … пока я! ...
Телохранитель радостно побежал исполнять приказание.
Тем временем, в доме никого не было, все жильцы высыпали во двор смотреть на Кирилу Петровича. Егоровна вышла на крыльцо, внезапно глухота ея пропала, она услышала ответ охранника, доносящего от имени молодого Дубровского, и онемела.
Кирила Петрович выслушал все, не выходя из машины. Лицо его стало мрачнее ночи, он с презрением улыбнулся, грозно взглянул на жильцов и начал медленно ездить вокруг дома.
Кирила Петрович взглянул в окошко, где за минуту перед сим сидел Андрей Гаврилович, но где уж его не было. Егоровна тупо стояла на крыльце, жильцы шумно толковали о происшествии.
Вдруг Владимир явился между людьми и отрывисто сказал:
– Кончай базар! Батя умер!
Глава III
«Милостивый государь!»
(из письма Вяземского
Баратынскому).
Похороны совершились на третий день. Тело бедного старичка,
Священник пошел вперед, воспевая молитвы. На выходе из подъезда его поддержал аккомпанементом на мотив «Погибшего за правое дело» оркестр непрофессиональных музыкантов. Хозяин квартиры в последний раз перешел за порог своего дома. Стоял чудный осенний денек, когда эти листья падают с дерев. На кладбище суетились деловитые, пахнущие водкой могильщики и пахнущие валерьянкой дальние родственники покойного. Молодой Дубровский стоял у гроба; он не плакал и не молился, но лицо его было страшно. Когда печальный обряд закончился, Владимир всех опередил и скрылся в лесопосадке. Он углубился в чащу дерев, движением и усталостию стараясь заглушить душевную боль. Он шел, не разбирая дороги, сучья поминутно и царапали его синий спортивный костюм, ноги в белых кроссовках поминутно вязли в болоте, он ничего не замечал.
Наконец достигнул он маленькой лощины, со всех сторон окруженной мусорной свалкой, ручеек извивался молча около дерев, обнаженных осенью. Владимир остановился, сел на корточки и мысли одна другой мрачнее стеснились в душе его… Долго сидел он неподвижно, взирая на тихое течение ручья, уносящего несколько поблекших листьев.
«Сука, сука, сука!..« — думал он, пока не заметил, что началось смеркаться. Дубровский встал и пошел искать дорогу домой, но еще долго блуждал, пока не попал на тропинку, которая и привела его прямо к подъезду дома.
Тем временем в бывшую квартиру Дубровского почти сразу после выноса тела зашли какие-то расторопные подрядчики, ловко и быстро произвели замеры, перебрасываясь между собой малопонятными, настораживающими соседей вами типа: «кондишен», «джакузи», «металло-пластик», «окей».
Начинался евроремонт: была привезена европлитка, разгружался евроцемент, появились еврорабочие в красивых еврейских комбинезончиках.
— Люмпены! — с презрением глядя на них, сказал почетный табельщик на пенсии Абрам Соломонович Емченко из третьей квартиры.
— За что боролись?!- поддержала его вдова инструктора райкома Зинаида Потаповна со второго этажа.
Проживающий на первом этаже грузчик Григорий сказать ничего не мог, он просто стоял посередине лестничного пролета, уперши руки в бока и уставивши ненавидящий взгляд прямо в лица входящих прислужников капитала. Пахло цементом и скандалом.
Вскоре появился Дубровский. Приближаясь еще, он услышал необыкновенный шум и говор. У подъезда стояли два джипа. На крыльце несколько незнакомых ментов в мундерных сюртуках, казалось, о чем-то толковали.
— Что за козлы? — спросил он сердито у склеротического старика, бежавшего ему навстречу, но старик, задыхаясь, ничего не смог ему ответить и продолжил дале свою вечернюю пробежку.
Владимир подошел к чиновникам. Шабашкин, с картузом на голове стоял, сунув руки в карманы, и гордо взирал около себя. Участковый, высокий и толстый мужчина лет пятидесяти с оранжевым лицом, весь в усах, увидя приближающегося Дубровского, крякнул и произнес охриплым голосом:
— Завдяки рішенню місцевого суду, оселя мерця Дібрiвського відтепер належить пану Кирилові Трикуренко, тобто Троекурову Кирилові Пєтровічу, якщо ви розумієте тількі російський діалект. Нехай сусіди поважають його, а сусідки мусять полюбляти, бо він до вас охочий залицяльник!