Непокорный алжирец
Шрифт:
Лила лукаво спросила:
— Я слышала, у вас жена испанка?
— Да.
— И красивая?
— До сих пор я полагал, что красивая. Но после того, как увидел вас… Ей-богу, вряд ли какая-нибудь женщина может соперничать с вами.
— Вы бессовестный льстец! Я вас не о себе спрашиваю, а о вашей жене. Вы её любите?
Генерал усмехнулся и протянул руку к бутылке с коньяком.
— Знаете что, давайте сперва выпьем, а потом будем беседовать о чём угодно.
— Нет, нет! — запротестовала Лпла, удерживая
Генерал наполнил рюмки.
— Вы лукавая женщина, Лила! Но вы — прекрасная женщина!.. Ваше здоровье! А вы почему не пьёте?
— Не хочется. Да и крепкое это для меня.
— Вот теперь пытаетесь увильнуть вы. Пейте без опасений, если и опьянеете немножко — не беда! Даже самый лучший жокей может один раз упасть с лошади, и никто не обвинит его, потому что это — исключительный случай. Но уж если падать, то, как говорят на Востоке, — лучше со скакуна, чем с клячи. Верно?
— Как сказать.
— Верно, верно, не сомневайтесь!.. Ещё раз за ваше здоровье, милая Лила!
Лила помедлила, держа рюмку двумя пальцами.
— Ой, боюсь, что захмелею!.. Лучше не пить.
— Пейте, пейте!.. Ничего страшного не случится. Только — сразу, не раздумывая… И до конца… Вот так!
Выпив, Лила крепко зажмурила глаза и задержала дыхание.
Генерал одобрительно кивнул головой и протянул ей шоколад. Лила откусила крохотный кусочек.
— А ведь вы, генерал, так и не ответили на мой вопрос: любите вы свою жену или нет?
Ришелье кивнул:
— Отвечу. Но давайте сначала уточним, что такое любовь. Что это, по-вашему?
— Любовь? — Лила на мгновение задумалась и серьёзно, без улыбки, сказала: — Любовь — это мученье.
— Браво! — согласился Ришелье. — А я не склонен к мучениям и потому свободен от любви.
— Глупости! У вас каменное сердце, что ли? Разве можно жить не любя?
— А вы сами как живёте? — перешёл в наступление Ришелье. — Разве вы любите своего мужа?
— Л-люблю, — не слишком уверенно ответила Лила.
— Не поверю, хоть голову отрежьте!
— Почему не поверите?
— Между вами нет ничего общего. Вы такая красавица, а он… Словом, давайте-ка лучше выпьем.
Лила задумчиво покачала носком туфли. Этот генерал не так-то глуп.
— По-моему, человек должен жить так, как ему нравится, — говорил тем временем Ришелье. — Конечно, я ценю свою жену, уважаю. Она мой постоянный спутник, мать моих детей… Но вот я встретил вас. Что прикажете делать? Да, у меня в Париже жена, — и тем не менее я влюблён не в неё, а в вас.
— А говорили, что вы свободны от всяких чувств, — съязвила Лила.
— Не ловите меня на слове, Лила… Влюблённость и любовь не одно и то же. Да и говорил я о том, что было до встречи с вами.
Лила помедлила и, подняв рюмку, сказала:
— А я — за любовь, за муки любви!
Выпив, она закрыла глаза и откинулась на спинку софы. По-своему истолковав это движение, Ришелье обнял её и властно притянул к себе ставшее послушным тело…
Лила не сопротивлялась.
Глава четвёртая
Рассвет только занимался, улицы ещё были безлюдны, но на обширном дворе особняка Жерара суета была такая, словно в штабе действующей армии.
Жерар, в красном шёлковом халате и домашних туфлях, стоял посреди гостиной, лицо его было хмуро. Глубоко заложив руки в карманы, он неприязненно смотрел на начальника полиции полковника Вальтера.
— Позор, милейший полковник, самый настоящий позор!.. Трубим во все трубы о скорой победе над мятежниками, а сами не в состоянии уберечь от них несколько домов!.. Позор!.. Неужели вам некого было поставить для охраны? Сообщили бы мне об этом! Я бы поговорил с генералом и добился, чтобы прислал охранников из гарнизона!
Полковник Вальтер, глядя в сторону, глубоко вздохнул.
— Люди есть, майор сплоховал. Следовало ожидать, что мятежники не оставят без внимания такое важное дело, надо было усилить охрану, а он… Он будет наказан.
Жерар взорвался:
— Мне-то какая радость от этого! «Наказан!»… Нет уж, милейший полковник, будьте добры оказать мне ещё одну любезность. С минуты на минуту сюда нагрянут представители прессы. Так вы, пожалуйста, встречайте их вместо меня и сами объясняйте, как мы сумели опростоволоситься!
Начальник полиции промолчал.
Жерар, сердито покашливая, принялся ходить по комнате. Вся его фигура выражала предельное негодование: хотел показать свой гуманизм, сделал широкий жест во имя Франции, и в последний момент всё рухнуло! Вылетела в трубу куча денег! Вместо триумфа — позор!
Жерар остановился против начальника полиции.
— Ну, дорогой шеф, что же дальше? Что будем делать?
Начальник полиции, по-прежнему глядя мимо рассерженного Жерара, сказал:
— Два здания повреждены незначительно. Остальные придётся основательно ремонтировать…
Жерар раздражённо прервал полковника Вальтера.
— Да разве в ремонте дело! Все эти дома можно разрушить и построить вновь. Для меня материальный ущерб не имеет даже вот такого значения! — он показал кончик ногтя на мизинце. — Основной ущерб, милейший полковник, — моральный. Это, если хотите, вопрос, чести. Да, да, чести! Мы проиграли серьёзнейшее политическое сражение, которое теперь не компенсируешь никаким ремонтом. Вместо того, чтобы поднять на ступеньку выше престиж Франции, мы уронили его ещё ниже. Да, да, уронили!..