Непокорный алжирец
Шрифт:
Рафига дошла до рядов, где торговали тканями. Здесь и французский бархат, и английская шерсть, и японский шёлк, и американский нейлон, только вот покупателей нет, и торговцы, бессмысленно перегоняя костяшки счетов, тревожно думают о том, как будут рассчитываться с французскими кредиторами из нового города: война многим из них облегчила карманы.
Неподалёку от мечети Рафига увидела полковника Франсуа и Бен Махмуда. Переговариваясь, они шагали неторопливо, по-хозяйски, не обращая внимания на любопытные взгляды окружающих.
— Будь ты проклят вместе со своими очками! — пожелала она ему в спину и пошла дальше.
Даже в самое оживлённое время дня в Касбе трудно было встретить европейцев. Исключение составляли только те французы и испанцы, которые сдружились с местным населением, такие же бедняки. Однако полковник Франсуа через каждые день-два регулярно появлялся здесь. Приходил один, без солдат. Какие дела привлекали его в старый город? Люди об этом не знали, каждый мог строить только собственные предположения.
За кувшинным рынком Рафига свернула в совсем узкую улочку, стиснутую высокими глухими стенами глинобитных заборов, и остановилась у зелёной калитки. Пока она колебалась, входить или не входить, калитка, скрипнув, отворилась. Рафига вздрогнула, отступила, прижавшись к стене. Вздрогнула от неожиданности и вышедшая женщина в белой чадре. Всмотревшись, она воскликнула:
— Ой, Рафига-джан!.. Ты ли это, козочка моя? Что же ты стоишь так? Заходи!..
Это была Хатиджа, мать Мустафы.
Рафига переступила через порожек.
В тесном дворике хлопотали женщины, готовили товар для базара. Одна сушила выстиранную одежду, другая что-то штопала, третья молола крупу для кус-кус, четвёртая пряла шерсть. Даже оборванные босоногие детишки и те не слонялись без дела. И хоть Рафига запахнула чадру, её узнали. Женщины, поглядывая на неё, понимающе улыбались. Что ж, Мустафа хороший парень, скромный, он достоин самой лучшей девушки.
По скрипучей крутой лесенке Рафига поднялась в балахану, где Мустафа жил с матерью.
— Рафига! — обрадовался парень. Он сидел на постели, правая нога его была забинтована. — Долго ты заставила себя ждать, что, не могла вырваться?
— Я скоро вернусь, дети, — сказала Хатиджа, оставляя их наедине.
Мустафа поманил девушку.
— Иди сюда, Рафига. Сядь поближе. Пожалуйста!
— Ай, какая разница — сидеть или стоять.
— Пожалуйста, садись. А не то я встану! — Мустафа опёрся на руку, делая вид, что собирается встать.
Одним прыжком Рафига очутилась возле него.
— Ты что делаешь, дурной? Мало тебе, что ли? Сиди уж спокойно!
Мустафа обнял девушку, по телу Рафиги разлилась горячая волна. Не признаваясь сама себе, она трепетно ждала встречи с любимым, чувство её к Мустафе разрасталось с каждой минутой, приближающей долгожданный день. То ли долгая разлука, то ли тревога за будущее разжигали любовь девушки, но никогда прежде Рафига не испытывала такой нежности к этому доброму, сильному и ласковому парню. Сердце её билось неровными толчками, сегодня она была совсем иной: не вырывалась, не сдерживала пылкого Мустафу, не говорила: «О, аллах, как ты себя ведёшь!», а сама прижалась к нему и готова была ответить на его поцелуй. Первым опомнился Мустафа. Он вдруг смущённо отпустил девушку.
Несколько минут они сидели молча, растерянные, не глядя друг на друга. Потом Мустафа спросил:
— Что слышно в вашем доме? Не обижают тебя там?
Рафига вздохнула, оправила платье на коленях.
— Меня-то не обижают, а вот Малике, бедняжка, день и ночь плачет. А вчера вечером был большой скандал. Хозяин хочет отправить её вместе с Фатьмой-ханум в Америку.
Глаза Мустафы округлились.
— В Аме-ерику?..
— Да. А Малике не хочет ехать. Хозяин своё: «Поедешь!» И началось! Такого я ещё никогда не видела у нас в доме. Веришь, хозяин чуть с кулаками не набросился на них обеих.
— Вот негодяй!
Рафига кивнула.
— Ах, негодяй! Вот негодяй! — возмущался Мустафа. — Не так, так эдак — хочет оторвать Малике от доктора.
Помолчав, Рафига печально сказала:
— Когда мы только будем жить по-человечески, а, Мустафа? День и ночь на ногах, присесть некогда, а слышишь — только одни упрёки. Если бы не Малике, минуты не осталась бы в этом проклятом доме!
— Не очень-то её расхваливай, — поддразнивал Мустафа девушку.
— Это почему же?
— Будь она такой хорошей, как ты говоришь, не танцевала бы на глазах у доктора с генералом.
— А что ж такого? Пусть себе танцует. Разве это стыдно?
— Да нет, не в том дело.
— А в чём?
— Сегодня танцует, а завтра…
— Замолчи! — рассердилась Рафига. — У вас, мужчин, только одно на уме!
— Разве не вы, женщины, тому причиной? — улыбнулся Мустафа. — Не будь вас, мы спокойно приходили бы в этот мир и так же спокойно уходили бы из него.
— Перестань! Не хочу даже разговаривать с тобой!
— Ну, не сердись, Рафига, — примирительно сказал Мустафа. — Неужели всерьёз рассердилась? С тобой и пошутить нельзя. Да мыслимо ли, подумай, представить мир без женщин? Тысячу раз хвала всевышнему, создавшему вас!
Рафига лукаво взглянула на Мустафу: то-то же!
Мустафа взял одну из лежавших на полу папирос, закурил, глубоко затянулся.
— Не тужи, Рафига моя. Скоро, даст бог, выгоним и генерала и полковника. Кончится война, — вернётся твой отец и брат вернётся. Поедем мы с тобой в родное село. Говорят, все имения французов будут поделены между феллахами. Получим и мы с тобой землю и воду, заживём, как подобает людям.
Рафига вздохнула:
— Да услышит тебя аллах!
Послышался голос муллы, призывающего правоверных к молитве. Рафига взглянула на свои ручные часики.