Неприметный холостяк; Переплет; Простак в стране чудес
Шрифт:
– Не надо так шутить, – бросила она тоном, который иногда наводил Пэки на мысль, что при всем ее очаровании в ней течет кровь гувернантки. – Все, чье мнение хоть что-то значит, считают, что мистер Эгглстон – один из лучших молодых романистов.
– Н-да. А он, наверное, ходит и хвастает, что я его читал. Это нехорошо, я его не читал.
– Ты вообще ничего не читаешь.
– Неправда. Я прочитал всего Эдгара Уоллеса!
– Лучше б всего Блэра Эгглстона. Как бы мне хотелось, Пэки, чтобы ты не был таким. Я стараюсь ради тебя изо всех сил, даю тебе хорошие книги, показываю картины – а что толку?
– Прости, – огорчился Пэки. – Ты совершенно права. Его переполняло раскаяние. Хорошо ли, угрызался он, вести себя так с девушкой, которая не покладая рук трудится ради твоей одухотворенности?
В Йельском университете, где Пэки Франклин получал образование, он был полузащитником американской сборной, но свое духовное «я» у него была прискорбная склонность держать на скудном пайке. Пэки был достаточно смиренным и понимал, что душа у него не ахти какая. И всячески клял себя за то, что не помогает девушке, которая старается поднять ему цену.
С самого начала помимо красоты ему нравилась в леди Беатрисе возвышенность идеалов. Да, что касается идеалов, она, несомненно, не промах, и этими идеалами она щедро делится с ним. Ей уже удалось значительно умерить его природную веселость. Пожалуй, если в один прекрасный день она, поплевав на ручки, примется за дело всерьез, то его перестанет мутить от картинных галерей и концертов.
Возможно, Беатриса иногда и бывает несколько чопорна и говорит с ним, будто отчитывая лакея за то, что тосты к чаю он подал холодные, но она, безусловно, несет знамя с девизом «Все выше!». И Пэки терзался при мысли, как же он ранит ее своим легкомыслием.
– Да, я абсолютно не прав насчет Блэра Эгглстона, – извинился он. – Перепутал его, наверное, с кем-то. Припомнив как следует нашу встречу, я понял, как поразило меня его тихое обаяние. Засяду читать его завтра же.
– Сегодня утром я случайно встретила его на Бонд-стрит. Сказала ему, что ты остаешься один бездельничать в Лондоне…
– Да я не остаюсь!
– Как это?
– Ну раз ты уезжаешь, какой мне смысл торчать в городке, который явно считает, что природа предназначила его для роли турецких бань? Я подумываю нанять яхту да и поплыть куда-нибудь. Прочитал недавно рекламу… – тон его стал лирическим, на родине он был заядлым яхтсменом, – о ялике с мотором, всего за сорок пять фунтов. Представляешь, тридцать девять по ватерлинии, с бимсом в тринадцать футов, с парусной оснасткой…
– Я очень прошу тебя остаться в Лондоне, – перебила Беатриса.
Тон ее был категоричен, и Пэки взглянул на нее в смятении: он предвкушал плавание на яхте.
– Зачем?
– Во-первых…
Она остановилась, чтобы потереть лодыжку, которую только что лягнуло дитя по имени Эрни, а Пэки в ту же самую минуту энергично шлепнули между лопаток тем самым сердечным шлепком, который возвещает, что ты обрел друга. Оглянувшись, он увидел стройного, гибкого молодого человека с моноклем и стрижкой ежиком. Тот лучился теплыми улыбками.
На минутку Пэки растерялся. Лицо подошедшего, как и его повадки, были ему знакомы. Но лицо в отличие от повадок он помнил хуже. Потом память его очнулась.
– Вик!
– Мой Пэки!
Прошло полтора года с тех пор, как Пэки в последний раз видел искрящегося весельем молодого французского аристократа, виконта де Блиссака. К радости встречи примешивалось сожаление – лучше б им встретиться через несколько минут после Беатрисиного отъезда, а не за несколько минут до него. Дружба Пэки с наследником де Блиссаков началась в прекрасные нью-йоркские деньки, и что-то подсказывало ему – сейчас приятель пустится в воспоминания именно о них. А опыт научил Пэки, что при Беатрисе эту тему лучше всего хранить за семью печатями.
Но Беатриса перестала потирать лодыжку, и оставалось представить ей этот призрак умершего прошлого.
– Леди Беатриса Брэкен. Виконт де Блиссак.
Беатриса кивнула. В ее красивых глазах застыло каменное выражение. Пэки с легкостью расшифровал его – она не одобряет старину Вика.
Друзей Пэки леди Беатриса вообще нечасто одобряла, иногда ей казалось, что каждый из них еще отвратительнее предыдущего. Сама она в своих знакомствах была исключительно разборчива, общаясь только со знатью и иногда делая исключение для интеллектуалов. Пэки же, напротив, насколько она поняла, был рад всем и каждому. Никогда нельзя было быть уверенной, думала она, выходя с ним куда-нибудь, что он не примется фамильярничать с боксером-профессионалом или еще с кем похуже. Открытие, что он в самых сердечных отношениях с виконтом де Блиссаком, слухи о котором порой достигали ее ушей, ничуть не уменьшило ее сходства с модно одетым айсбергом.
– Мы часто виделись в Нью-Йорке, два года назад, – виновато, как и требуется от хорошо вымуштрованного жениха, сообщил Пэки.
– Да-а, задавали мы тогда жару, – ввернул виконт ненужную сноску. – Покутили на славу. Поставили замшелый городишко на уши.
Глаза его, чуть выпучившиеся от несравненной красоты на столь близком расстоянии, перестали смотреть на Беатрису. Интересно ему было с Пэки, старинным его другом.
– Домой, значит, добрался нормально?
И, весело хохотнув, обернулся к Беатрисе, расплываясь в улыбках как человек, делящийся чудесными новостями.
– Когда я в последний раз его видел, он скакнул в окошко бара, а два полисмена сиганули за ним следом. Эх и здорово мы развлекались! На всю катушку! А помнишь, Пэки, тот вечерок, когда…
– Вик, ты куда-то уезжаешь? – торопливо перебил Пэки.
– Да, конечно. А помнишь…
– Куда же?
– В Сен-Рок. Поездом в 16.15 на Саутгемптон.
– Вот как? – Пэки испустил вздох облегчения. – Сомнительно. Может, ты случайно не заметил, но сейчас уже 16.14.
– У-ух! – вскрикнул виконт и исчез будто скользнувший в тину уж.
Паузу, во время которой теплый летний денек заметно похолодал, нарушила Беатриса.
– У тебя много жутких знакомых.
– Да нет! Вик – нормальный парень.
– Судя по слухам, не могу с тобой согласиться.
Носильщик открыл ворота. Они вошли в пустое купе первого класса, и Пэки занял позицию в дверях, отбивать атаки назойливых пассажиров.
Он погрузился в задумчивое молчание, только что догадавшись, что встреча с виконтом де Блиссаком всколыхнула в нем явственный приступ того, что древние феки называли pathos, – внезапную и прискорбную ностальгию по прошлому, достойному всяческого порицания.