Неравный брак
Шрифт:
«Они расстались вот уже второй раз, правда, теперь на более долгий срок… Быть может, навсегда?.. Или прежнее чувство еще возродится?.. Надежда светится в его глазах… Он весь мир готов положить к этим прекрасным ногам…» Далее следовали еще какие-то, с Женей не связанные, подробности любовных похождений «главного плейбоя отечественного ТV».
Все это было так глупо, так пошло и так явно притянуто за уши, что даже не вызвало у Юры отвращения. Только горечь. Такой он, значит, был у Жени, этот промежуток после Сахалина…
«А ты этого не предполагал? – мелькнуло
И все-таки что-то дрогнуло у Юры в груди, когда он не увидел возле дома Жениной ярко-красной машины. Сегодня у нее был выходной, никуда она вроде бы не собиралась. Знакомое странное чувство снова шевельнулось в сердце, кольнуло острым краем. И впервые он подумал: а может, не только с войной оно связано, это прощальное чувство?..
Юра открыл дверь. В январском утреннем полумраке квартира почему-то показалась нежилой. И это тоже было для него ново, непривычно, он не один десяток лет входил в бабушкину гарсоньерку и никогда не испытывал подобного. Прощание, предчувствие, невозвратность… Полинкины акварели на стенах – «Синий цвет».
«Это легкий переход в неизвестность от забот и от плачущих родных…»
Он снял куртку, сел в кресло. Открытая книга лежала на рукодельном столике, Юра полистал знакомые страницы, отложил книгу. Ему вдруг показалось, что Женя не вернется и «Война и мир» останется лежать здесь недочитанной.
В ту самую минуту, как он об этом подумал, ключ повернулся в замке. Обычно, если Юра был дома, он сразу выходил к Жене в прихожую. Но на этот раз какая-то апатия охватила его, сковала по рукам и ногам. Он не чувствовал себя усталым – во всяком случае, не больше, чем обычно после дежурства; он не хотел спать. Совсем другое… Словно пахнуло на него холодом чужой жизни – и опустела душа, и сразу не стало сил.
«Это что – ревность такая? – подумал он удивленно и вяло одновременно. – Как странно – ни ярости, ни злости…»
– Ты уже дома? – Женя заглянула в комнату. – А я ездила тут… Сейчас, только сапоги сниму.
Свет зажегся в прихожей, пятном лег на пол у двери.
Женя вошла через минуту – медленно, держа в руке смятую газету. Юра невольно привстал из кресла, словно хотел отнять у нее этот яркий комок. Наверное, газета выпала из кармана его куртки, а он не заметил в темноте прихожей.
– Ты тоже увидел? – тихо спросила Женя. – Мне отец только что позвонил, я ездила купить. – Она вынула руку из-за спины; вторая газета не была смята. – И… что ты об этом думаешь?
Женя смотрела на него прямым взглядом, глаза были непроницаемы, как поверхность светлого камня, и так же холодны, брови изогнулись надменными дугами. Впервые Юра не мог понять, что значит ее взгляд. Нет, не впервые. Уже было такое однажды – когда она спрашивала, кто будет жить в ее новой квартире…
– Ты считаешь, я должен об этом думать? – нехотя выговорил Юра.
– Я спрашиваю об этом тебя.
– А я не знаю, что тебе ответить.
– Но…
– Женя, я тебя не обманываю, – поморщился он. – Мне в самом деле нечего тебе сказать. Это все – чужая жизнь, я в ней быть не хочу, и я тебя об этом предупреждал. Пусть проходит мимо! – добавил он, усмехнувшись.
– А я? – в тон ему спросила она. – Тоже – мимо?
– Но что же я могу сделать? – Юра пожал плечами. – За подол тебя держать?
– Да уж, ты не из тех, кто держится за бабский подол, – насмешливо протянула Женя. – Хоть спросил бы, где это нас так эффектно запечатлели! И вообще, правда ли там написана.
– Я не хочу об этом спрашивать, – медленно, раздельно произнес он. – Я не имею права вмешиваться в твою жизнь и навязывать тебе свою.
– Ну конечно, права женщины и человека! – Ее голос становился все более насмешливым и чужим. – Расскажи мне еще про Женевскую конвенцию!
– Женевская конвенция вообще не об этом, и она тут ни при чем.
– А я – при чем?! – вдруг воскликнула Женя. – Я – при чем к твоей жизни? Я же вижу, я же это каждый день чувствую: ты не впускаешь меня, ты… Да, я была его любовницей и до, и после Сахалина, я сама этого захотела, ему и стараться особо не пришлось! А когда он уехал на две недели в командировку, я встретила тебя, Юра, и тут же послала Несговорова ко всем чертям, опять-таки не спросив его согласия! И я сама прекрасно знаю, как все это называется, нет необходимости мне об этом напоминать, как ты напоминаешь каждый день!
– О чем я тебе напоминаю каждый день?
Даже удивляться он сейчас не мог: таким пустым, никчемным и чужим казался и разговор этот, и ее на крик срывающийся голос.
– Я больше не могу, Юра. – Женин голос опять переменился, сделался каким-то усталым, тусклым. – И не могу, и не хочу. Каждый день проводить как под дамокловым мечом, все ждать, что вот сейчас ты… Не хочу! Может, во мне много холодности, может, я просто не смогла, прав ты был тогда… Но я – это я, какая есть, и другой я уже не буду. Даже эта твоя Оленька подходила тебе больше. По крайней мере, ей ты наверняка не говорил, что у нее чужая жизнь. Нас с тобой как будто разделяет что-то, Юра, ты не чувствуешь? Ты за год так ко мне и не привык, а я…
– А ты считаешь, я должен был к тебе привыкнуть? – перебил он.
– Я ничего про тебя не считаю, но я верю своим глазам, – отчеканила Женя. – Я для тебя – как экзотическая бабочка. Полетала-полетала по комнате – и лети обратно в свои тропики. Разве не так?
Юра молчал, не зная, что ей ответить. Если бы он хоть на мгновенье увидел, как для него одного меняются Женины глаза, как улыбка вспыхивает в самых уголках ее губ, – может быть, он нашел бы слова… Вернее, нашел бы в себе силы для каких-то слов. Но она стояла посередине комнаты – так, что ему тоже пришлось встать, как и посторонний мужчина встал бы, если не садится дама, – и смотрела на него этим странным взглядом, который только и можно было назвать что чужим.