Нерозначники
Шрифт:
– - Доброе ты местишко выбрала, доброе, -- оценил старик.
– - Никто не прознает. Да уж и я не пущу. Ступай уж, дочка, спи спокойно.
Погладил Елим Настю по шерстке, а она постояла ещё маленько, сонная вовсе, глаза слипаются -- вот-вот уснёт, -- и пошла, не торопясь, побрела в чащобник.
– - Спи спокойно, дочка, -- тихо повторил Елим. Долго он ещё стоял так-то, пока Сердыш не заскулил. Потом говорит: -- Надо бы нам, Сердышка, на речку привернуть, бобрей посмотреть. Исполосовали, чай, хвостами весь берег. Глянем, скоко их... Поздоровкаемся.
На Суленгу пришли... и вдруг на топанину косуль набрели.
– - Глянь-ко, и
А Сердыш уже деловито нос вытянул и взялся следы разбирать. То на месте кружит, то большими кругами правит.
Елим посмеялся в бороду да и говорит:
– - Ты эдак будешь до утра разбирать. Знамо дело, про твоё верховое чутьё легенды ходят, по всему краю слава. Эх - хе-хе, даром что рамистый, а у собаки ишо и чутьё и слух должон быть, -- смеётся Елим, а сам по сторонам смотрит.
– - Эхма, весь берег утоптанный. Сдаётся мне, следопыт, на Качиковские шиханы косульки подались.
Елим соскользнул по склону на лыжах и направился к малорослому осиннику.
– - Так и есть, -- старик с удовольствием огладил бороду.
– - Оно и к лучшему: к Михею не сунулись. Сам знаешь, какой он егерь. Все бы такие егеря, и в лесу ни одной живой души не останется. Вот ведь хоть и не хитра зверюшка, а понимает, как следоват.
Сердыш побежал вперед и зарыскал по следкам, точно сам отыскал направление.
– - Ну, куда, куда?! Ишь, прыткий какой! Дай старику дух перевести, -- Елим стряхнул снег с палого осокоря, присел неспешно.
– - Главное, чтоб малорожки из заповедника не подались. По окраишу-то, сам, небось, знаешь, завсегда широкороты (и так тоже Елим браконьеров называет) караулят, на всё кровожадный глаз целят да ружжами поигрывают. На Подкаменку вообще граница близка, сунутся к Михею -- и попрощались, считай, с малорожками. А потом... чего зеваешь? Дело говорю, -- и потянулся снежок слепить, пустить в раззявую пасть.
Сердыш тотчас же встрепенулся, торопливо щёлкнул зубами и заморгал виновато глазами: говори, мол, дедушка, говори, это так, оплошка вышла.
Надолго задумался старик. Хорошо, конечно, что к Михею не подались. Но тоже не дело: близко от кордона пасутся. Тут хоть и бобровый заказник, и всякая охота в нём запрещена, а как понаедет высокое началие!.. Как понавезут свои несытые, тучные тела, и по бумагам выходит -- им всё можно.
"Надо бы косулек к югу пужнуть, -- решил Елим, -- с десяток километров хотя бы". Глянул на часы: время ещё есть, не скоро смеркаться начнёт. И усталость будто прошла.
– - Ну, чевой-то разлёгся? Чай, не на солнышке. Вон уже присыпало всего. Поспешать надо, Сердышка, глянем, не глянем, а пужнём подальше. Километров на пяток, и то ладноть.
Сердыш сразу зарыскал, пошёл важно, по следкам петляя, -- только успевай! Сколько-то прошли, версты три -- четыре, а приметки верной, что косули-малорожки рядышком, и не увидели. Знать, те переходом шли, без остановки.
Надумал уже Елим до дому поворачивать, а тут вдруг на небо взглянул и ворона увидел -- лесного крятуна. Погодя и ещё крятуны показались -- с разных сторон намахивают и в одну и ту же сторону правят.
– - Глянь-ко, мохнорыл, чевой-то крятуны разлетались, -- взволновался старик.
Сердыш и без того насторожился, вверх и не глядит, а только подобрался весь, ушами водит.
– - Слышишь чего, что ли?
Тот обернулся к хозяину на миг какой-то -- дескать, тихо ты,
– - Недалече тут, а?
– - шёпотом допытывался Елим.
– - Можа, волки кого загрызли? Пиршество там у них... Глянуть бы надо. Веди уж. Разгоним, поди, волков этих...
Сердыш сторожко вперёд пробираться стал. Елим тоже осторожничает, и то ли сам с собою, то ли с Сердышом советуется:
– - Эхма, можа, человек в беду попал. Всяко бывает. Крятун зазря крыла понужать не будет. Дело ясное, беду чует.
Тут вдруг снег шибче пошёл и ветром резким охолонуло. Так сильно хлестануло, что старик даже остановился от неожиданности.
Эх, кабы знал Елим, что лиходейка Путерга своих дочерей из дому выгнала, давно бы уже домой повернул. Не по нраву ей, вишь, пришлось, что снеговые тучи небо застят, тепло под ними. Вот и давай Метлуху и Вьюгу наряжать, чтобы тучи эти вытряхнули и над животинкой поизмывались. А те и рады-прерады стараться. И то верно, у них потеха известная -- в застылину живую плоть облапить и в снег зарыть. Себя и мамашу позабавить.
Хлобыстнула Вьюга Елима шершавым ледяным платьем и отступила. По маковкам елей и пихтушек валами пошла. Закружилась, завыла, ярясь в небесах. Притолкала лохматую тучу и давай из неё со всей моченьки снег трясти.
Сердыш заскулил, к ногам Елима притиснулся.
– - Чевой это ты? Али домой захотел?
– - храбрился старик.-- Не больно ты охочий до лесу. Знамо дело, родители твои всё больше на цепах сиживали, а можа, и бабка с дедом... У меня вот Камыш был, так того домой никаким кусищем не заманишь. Так бы в лесу и жил, хоть летом, хоть зимой. То зайку принесёт, то рябка. Я уж его ругал -- какой! Понятно, догулялся, без разришениев-то шастать... Снёс, что осталось, дедушке Боровому (старый кедр это, недалеко от дома Елима высится, возле него старик животинку свою домашнюю хоронит). Пойдём уж... Косулек, видно, не посмотрим, а что крятуны всполошились, всё одно глянуть надо. Беда...
– - и сам в небо глядит, тревожится.
Сердыш и ухом не повел, и ещё теснее к Елиму прижался.
– - Ладно, ладно, -- согласился Елим, -- вижу, уже выбираться надо. Эхма, навстречь дует... К речке опять надо, а там по берегу. Чай, дойдём.
Сердыш будто бы обрадовался и полапил обратно.
– - Ишь, завеселел как!
– - усмехнулся старик.
– - Чуешь, поди? То-то нос к дому тянешь. Что говоришь-то?.. Оляпка борща нам наваристого сварила? С зайчатинки-то? Или плова какого жиристого? Сам чую... То-то умница, не в пример тебе. И не наказывал же ей -- сама догадалась! Да нет, они там вместе с Белянкой возле печки толкошатся. Кастрюлю туды-сюды -- который раз греют, да всё в окно поглядывают, не идём ли? Ну, пошли, пошли, а то заждались ужо, измаялись. А можа, уже и съели всё...
И не договорил: Метлуха его со всего размаху по лицу хлестанула. Приклубилась, вишь, полуница, приползла, извиваясь, по снегу да со всей яростью на Елима и Сердыша накинулась. И начала буйствовать да лютовать! Не успел Елим и опомнится, как оказался по пояс в сугробе. А Метлуха ещё сильней беснуется. Стегает, как песком, вздымает косматые сполохи снега, крутится в зловещем танце, вырывая вокруг большие воронки. И ещё лише на Елима снега набухала. Он тотчас же стыть и начал. Еле вылез из сугроба. А вокруг такая завереть, что ничегошеньки не видать. Позвал Сердыша... а его и нет нигде. На ощупь старик еле до пихтушки добрался, заслонился ею немного от Метлухи.