Нерозначники
Шрифт:
Куда там, спрячешься от неё!
Всё же чуть упустила старика из вида. Давай сугробы смотреть. Где какой высоконький -- вмиг разнесёт. До земли раскидает, пощупает своим кривым глазом и к другому бросается.
Тут и мамаша Путерга подоспела. На подмогу. Обрушилась внезапно, с хохотом, со зловещим свистом закрутила, застигала, не давая дышать. Ох и жестокая же она! Злости-то в ней, злости! Метлуху, старшенькую свою, это она полуницей заделала. Родилась-то та вовсе не горбатенькой, а вот схотелось Путерге так, клюку себе под руку -- землю щупать. Подступилась лиходейка к Елиму, потирая синюшные
Вышибла из-под ног Елима весь снег, так, что он будто в яме снеговой оказался, и давай вихрями леденить, пронизывать до костей. Метлуха рядом пристроилась и помогает вовсю. Носится Вьюга поверху, мать с сестрой кличет.
Елим уже и сгибнуть изготовился. Только чует: лохматый бок к ноге прижался -- Сердышка, знать, нашёлся. Прижались они друг к дружке и с белым светом прощаются. Однако внезапно всё и прошло...
Чует Елим, что пурга ещё лише завыла и треск по лесу совсем жуткий пошёл, а они словно в тишке оказались -- ни ветерка малого, и снег не сыплет.
Отнял старик воротник от лица, глядит и глазам не верит -- косуля перед ним... Так-то обычная вовсе косулька... Вот только нарядная какая-то... Шёрстка золотым огнём переливается, копытца белёхонькие, будто серебряные, а рожки словно с хрусталя деланы. На груди у неё буски с красного жемчуга (известно, любят девчонки на себя навздевать), чуть ли не до земли свисают. И вокруг рожек венец с камней-самоцветов. Всякие тут камешки -- и зелёные, и синие, и красные...
Пританцовывая, косулька то в одну сторону бросится с рожками наперевес, то в другую боднёт шало. По снегу ловко так скачет, что и не проваливается. Смотрит Елим, а на том месте, где она прошлась, и следков-то нет, ни одного печатка... Разбодала чудная незнакомка вроде как всех, затем потопталась на месте и понеслась по кругу. Копытцами ударит, и из-под них пламя вырывается. Бежит, и за ней огонь стеной поднимается. Пламя высоконькое, метра на два, а где и выше -- а как полыхает, не слышно (и Путергу с дочерьми не слыхать стало, тишина жутейшая наступила). Заплески только трепещутся. И пламя необычное такое, будто с зелена. Осина вся огнём объята, и кустарник тоже полыхает, а видно, что вреда им от того никакого.
Подивился Елим: даже жара не чует, да и снег не тает, словно не настоящий огонь, а подмена какая, обман зрения.
Елим и моргнуть не успел, как в огненном кольце очутился. Глянул он на Сердыша, а тот спокойнёхонько смотрит, точно всё так и должно быть. На задние лапы уселся и из ушей снег вытряхивает.
– - Вы, дедушка, не бойтесь: огонь безопасный, -- услышал Елим сзади.
– - Он даже холодный, вот подойдите, потрогайте.
А куда Елиму на огонь любоваться: замёрз совсем, и двинуться не может. Вдруг видит: тот самый парнишка перед ним объявился, что на озере с рысью видел. И штаны на нём те же, и рубашонка клетчатая, и -- на диво -- босиком также. На снежку стоит и, как и косулька, не притоп нисколь, будто веса в нём никакого.
Мираш (он это был, кто ж ещё) подбежал к Елиму -- лицо у верши испуганное, переживаючи смотрит, тревожится. Махнул он рукой, и из-под снега рядом с Елимом пенёк сосновый вырос, широконький такой, и спил ровный, и словно полированный.
– - Не замёрзли? Руки как?
– - и суетливо окинул старика взглядом.
– - Ну-ка, пошевелите пальцами на ногах.
Чудно это Елиму показалось: что он там сквозь унты разглядеть может? Верно, помер я, думает, чудеса такие вижу. Сам ног не чует, пальцы окостенели всё одно.
– - Сейчас-сейчас, -- успокоил Мираш. Коснулся Елима за руку, легонько вовсе дотронулся, и по колелому телу старика враз тепло пошло. Каждую частичку телесную будто жаром обдало.
Елим с опаской на вершу покосился: странный тот какой-то. Лицо потешное, не злое, а сам всё хмурится, смурной такой, серьёзный, даже и тени улыбки нет. И в глаза не смотрит.
– - Эка ты...
– - подивился Елим.
– - Чай, андел?..
– - Лесовины мы, -- подбежала косуля.-- Самые главные в лесу. Всеми зверями и птицами командуем.
Елим так рот и раскрыл! Косуля человечьим-то голосом...
А та распахнула большие глаза -- словно шельмешки в них мелькнули -- и всё представляется: мол, до самого Сиверского кряжа хозяева, и по ту сторону Суленги, и по эту. Вдруг сорвалась на полуслове и, на Сердыша кивая, спрашивает:
– - Он у вас смирный? Не кусается?
Елим и слова сказать не в силах. А косуля -- голосишко у неё тоненький -- сразу к Сердышу повернулась.
– - Попробуй, -- говорит,-- только укусить. Я тебе такой намордник сделаю -- никто снять не сможет. Чео уставился? Думаешь, кусать научился -- так теперь всё можно?
– - напустилась, ажно голосок рвётся, и буски так и забрякали на шее.
Сердыш теснее прижался к Елиму, сидит и вздохнуть боится, то на косулю, то на хозяина поглядывает: чего это, дескать, она, а?
– - Будет тебе, -- робко вмешался Мираш.
– - Ну, чео молчишь?
– - не унималась Юля.
– - Не обученный он, -- жалостливо прошептал Елим.
– - Только понимает...
– - Не обученный...
– - проворчала косуля.
– - Как кусаться, так они первые, а спокойно поговорить, значит, не умеют... Ладно, -- смилилась Юля, -- вижу, что тихий. Есть, конечно, хочешь?
Сердыш опять на Елима глянул: чего это, дескать, с ней? То... а то добренькой прикидывается. А сам уловил, что про еду разговор, ну и облизнулся да голодные глаза выпучил -- когда это он не хотел?..
Тут же и превратилась косуля в девицу. Не совсем, конечно... Так-то тело девичье -- и фигурка стройная, и ладошки тоненькие. Шубка на ней голубенькая, не длинная, как у Снегурочки всё одно, а на ногах сапожнёшки белые. А вот головка косулькина, с рожками хрустальными, осталась. И глаза будто ещё больше стали, и реснички -- гуще и длиннее.
Поправила она на себе шубку, огляделась скоренько -- и хлопотать, да хозяйничать! Махнула рукой, и тотчас же ковёр объявился. Такой, что Елим и в жизни не видывал. Узоры на нём, словно цветы настоящие, на травке зелёной россыпью. И вовсе он ровнёхонько лёг -- ни бугров, ни вспухлины, точно не на сугробы снежные, а на пол гладенький постелен так-то.
– - Чудно...
– - только и сказал старик, и привстал: очень уж ему захотелось тот ковёр своими руками пощупать, узнать, из какого материала деланный.